— Вы забыли, что я приказала всем отказывать.
— Так, значит, вы совершенно свободны?
— И давно; после Эмануила я никому не принадлежала; я не могла встретить человека, который бы стоил его!
Леон молчал.
— Однако, — начал он, — вы не в состоянии же будете так жить долго. Не будь я так ничтожен в ваших глазах, я бы предложил вам себя…
— Вы последний из всех, кому бы я предалась.
— Что породило в вас такое сильное отвращение ко мне? — спросил он, оскорбляясь, против воли, этим ответом.
— Это происходит вовсе не вследствие отвращения, а от боязни.
— Я вселяю в вас чувство страха? Объясните мне это.
— Очень просто. Я легко могу глубоко и страстно полюбить вас, и этот страх был единственной причиной моего отказа.
— Вы просто смеетесь надо мной.
— Нимало. Я вам сказала, что я более других способна полюбить. Принадлежа вам, я могу быть весьма несчастна. Вы молоды, следовательно, нельзя рассчитывать на наше постоянство. Нет, нет! Я не хочу вас… к тому же вы говорите о любви своей ко мне, когда не прошло еще и часа, как говорили о ваших страданиях по другой. Верить вам было бы с моей стороны глупо.
— Юлия, понимайте, как хотите, но клянусь вам, что в вас я вижу единственную женщину, которую я мог бы еще любить.
— Хотите ли знать, что заставляет вас так думать?
— Говорите.
— Желание отомстить де Бриону, полагая, быть может, что он думает еще обо мне.
— Отнюдь нет! Я даже убежден в противном.
При этих словах Юлия побледнела.
— Послушайте, — проговорила она, — поклянитесь мне, что у вас нет никаких связей. Признайтесь, что, кроме девицы д’Ерми, вы никого не любили.
— Клянусь — это правда!