— Видел? — неуверенно повторяю я. — В записке?..
— Сын мой, мои глаза на месте.
— И как? Есть на чём кассету?..
Валентин морщится и приостанавливает суматошный бег пальцев. Моргает. Губы его вновь вздрагивают, а брови сдвигаются — словно там, за фасадом лица, за костями черепа и извилинами мозга движутся тектонические плиты. Как если бы далеко-далеко произошло землетрясение, и тарелки в буфете задребезжали.
— Ты в самом деле такой? — спрашивает Валентин и снова печатает сообщение. Улетает оно со звуком пароходного свистка.
— М-м?
— Общаешься с людьми, только когда тебе полезно.
Мои ноги врастают в линолеум.
— По-о-чему?
Валентин дёргает головой, будто его отвлекает назойливая муха, и читает в телефоне ответ.
— Ты даже не подумал извиниться за… — Валентин, всё с тем же пароходным гудком, отсылает Олесе целующийся смайлик, — за свою подставу сегодня…
Вообще-то подумал, но не захотел. Не знаю, почему.
— Да не нужны никому эти извинения. — Я повторяю интонации Дианы тон-в-тон. — Лучше не…
— … не спросил про мой синяк…
— … не делать плохого.
— … не спросил про разбитый экран. Ты вообще ни про что меня не спросил.
— Валь?!
Валентин блокирует телефон, убирает в карман и поворачивается ко мне. Жёлтые глаза остаются холодны, но взгляд их почти физически давит на грудь.
— Я слушаю тебя, сын мой.
— Ты или упал, или подрался. И ты внук «иеромонаха», так что с вероятностью 99 % упал. Чё тут спрашивать?