— Ну мне надо!
— Не понимаю, какого черта…
— Бим, есть такая одна маленькая негритянка, еще совсем девчонка…
— Мм?
— Ладно, ладно. Залезай в комбинезон и шагай с ребятами, которые работают на запуске. Будешь в первых рядах вместе с журналистами. Но что это я тебя послал, никому, понял? Знаешь, сколько народу хотело бы туда попасть? Не врубаюсь, зачем тебе быть так близко?
— Это для одного человека, для друга. Потом расскажу.
И он кубарем скатился по лестнице в раздевалку.
Брайан Фауст вышел на деревянный помост и подошел к микрофонам. Кометы мелькали над его плечами и исчезали под мышками. На груди вспыхивали сверхновые. У локтей проносились метеоры. Рубашки из поляризированной ткани со светящимся, постоянно меняющимся рисунком теперь назывались «фаустами». В толпе тоже многие были в «фаустах», вспыхивающих то здесь, то там. Он откинул назад волосы, улыбнулся, и тысячи подростков за полицейскими кордонами отозвались дружным ревом. Он засмеялся в микрофон, и все смолкло. Позади него сверкали на солнце электронные инструменты. Управлял он ими с помощью нанизанных на пальцы тяжелых колец, украшенных драгоценными камнями. Он поднял руки, провел большими пальцами по камням, запрограммированные на это инструменты заиграли вступление к песне «Корона». Брайан Фауст запел, и тысячи по всему космодрому — включая Бадди — затаили дыхание.
А Ли слушала, лежа на больничной койке.
— Спасибо тебе, Бадди, — шептала она, — спасибо.
И ей уже не так сильно хотелось умереть.
Да, и Гоморра…
(Перевод В. Кучерявкина)
И опускаемся в Париже.
Где бежим по Рю-де-Медичи. Бо, Лу и Мюз за оградой, мы с Келли снаружи, корчим рожи через прутья, орем на весь Люксембургский сад в два часа ночи. Наконец сворачиваем к площади перед Сен-Сюльпис, и там Бо чуть не сталкивает меня в фонтан.
Тут Келли замечает, что происходит вокруг нас, хватает крышку от урны, бежит к уличному сортиру и давай колотить по стенам. Оттуда выскакивают сразу пятеро, хотя в самую большую уличную кабинку помещается только четверо.
Тут подходит ко мне какой-то блондинчик, берет за руку и лыбится:
— Слышь, спейсер, тебе не кажется, что вам пора отсюда валить?
Гляжу на его бледную руку: такая нежная на небесном фоне моей формы.