Любовь в мире мертвых

22
18
20
22
24
26
28
30

Вот только что со всем этим делать, она не знает. Совсем не знает.

Зато у Диксона, похоже, сомнений нет. Как всегда.

Он легко и как-то даже ласково проводит шершавыми пальцами по ее скуле, спускается по шее к груди, мнет ее, мягко и обстоятельно, притягивает Доун к себе за талию.

Взгляд медленно скользит по ее лицу, затем Диксон тихо и обреченно выдыхает ей прямо в губы:

— Сучка ядовитая…

И это звучит так нежно и трогательно, что у Доун просто перехватывает дыхание.

Она тянется сама, аккуратно касается его сухих губ, все еще опасаясь, вдруг оттолкнет.

Это же Диксон.

Предсказуемость не про него.

Но сомнения ее напрасны, Дерил обхватывает сильнее, опять причиняя боль, сопя, опрокидывает на траву, целуя беззащитно откинутую шею, плечо в расстегнутом вороте рубашки, продвигаясь вниз, мучительно медленно и тягуче.

Доун не знает его таким.

Поэтому новизна эмоций просто зашкаливает. Изголодавшееся по ласке тело отзывается так, что Доун становится страшно. Она боится своей такой откровенной реакции, чувственной отдачи.

Диксон тормозит, выпутываясь из куртки, дергая ремень джинсов.

Затем обводит одним размашистым широким движением рук ее тело от ключиц до талии, распахивает на ней рубашку окончательно, нагибается, прикусывает соски через тонкий топ, затем высвобождает грудь, удовлетворенно и прерывисто дышит.

Ему определенно нравится то, что он сейчас видит.

— Красивая, бля, красивая какая… - бормочет он сквозь зубы, наклоняясь к ней за поцелуем, укладывается на Доун, привычными движениями уже сдирая с нее брюки, сжимая ослепительно белые ноги, подхватывая под ягодицы удобнее и насаживая на себя.

Доун только резко выдыхает, в этот раз чувствуя себя особенно беззащитной с ним, и сходя с ума от этого.

Диксон движется неторопливо, без своей обычной агрессии, словно стремится смаковать каждое движение, каждый вздох, каждый взгляд.

Словно стремится запомнить эти мгновения.

Глядит в глаза, бормоча что-то матерно и восхищенно сквозь зубы, целует то легко и невесомо, то жадно и настойчиво, гладит по лицу, по скуле, зарывается пятерней в волосы, как всегда, разворошивая тугой пучок.