Эти несколько часов, без преувеличения, были самыми счастливыми в его жизни. Самыми.
И тем больнее было возвращение в реальность.
Потому что змея дождалась, когда сможет подобраться на максимально близкое расстояние, и вцепилась.
И такую дозу яда вкачала, что голову сразу снесло.
Как только не помер.
И Диксон не задумывается, что она, собственно, ничего не должна ему, что они ни о чем не договаривались.
Он думает только о своем потерянном рае, о своих вычеркнутых из жизни нескольких часах счастья. О своих, так и не сформировавшихся в голове надеждах. О том, что сука-судьба его, как всегда, любит.
Очень извращенно.
В груди щемит почему-то неожиданно больно.
Диксон тяжело дышит, рассматривает сбитые в кровь костяшки кулаков. И понимает, что не успокоился. Нихера не успокоился. Завелся только еще больше.
Хорошо хоть член утих и не высказывает пока своего ебучего мнения по ситуации.
Жадно глотая оставшуюся воду, и буровя прищуренным злым взглядом место, где пропала из виду прямая спина Доун, Диксон принимает решение.
Окончательное.
Он посмотрит не нее еще раз. Поговорит. Он пока не знает, о чем, и как сумеет сдержаться, чтоб не придушить гадину, что сначала обволокла его своими кольцами в мнимой ласке, а потом ужалила так подло.
Диксон просто знает, что, если не поставит окончательную, не важно, какую, точку, то яд, всасываясь в кровь, окончательно сведет его с ума.
Диксон понимает, что яд уже действует на мозг. Что он уже отравлен.
Ночью домик, маленький и хлипкий (ну надо же, старик-то просто гений!), не выдает присутствия людей ни единым звуком, ни единым отблеском.
Вполне возможно, что старикашка, со своей маньячестью, натыкал веселых приблуд по периметру.
Но Диксону не привыкать. Он и сам тот еще маньяк.
Внутри тихо, как в могиле.