Лунд не пела.
Лиза Расмуссен по другую сторону от прохода не пела.
Мужчина из гаража, правая рука Бирк-Ларсена, Вагн Скербек, с лицом, залитым слезами, прижимающий к груди черную шапку, не пел.
Учитель, известный всем под именем Рама, сидящий в одном ряду со своими учениками, не пел.
На передней скамье, возле белого гроба, Пернилле и Тайс Бирк-Ларсен не пели. Они сидели рядом со своими сыновьями как потерянные, словно все вокруг — церковь, люди, музыка и прежде всего сверкающий белый гроб перед ними — было миражом, а не реальностью.
Священник — худой мужчина с морщинистым печальным лицом, в черной сутане с белой вставкой-воротником — вышел из-за алтаря, глянул на гроб под розовым венком, медленно обвел взглядом молчаливые ряды. Заговорил звенящим, громким театральным голосом:
— Сегодня мы прощаемся с юной девушкой. Она уходит от нас слишком рано.
Спрятанная тенью, Лунд смотрела на родителей. Пернилле утирала глаза. Ее муж, сильный, грубый человек, похожий на старого седого медведя, сидел с неподвижным лицом, уперев взгляд в каменный пол.
— Это несправедливо, — говорил священник. — Это невозможно понять.
Лунд тряхнула головой. Нет. Неправильно. Это нужно понять.
— И мы задаемся вопросом — почему? Почему так случилось?
Кемаль — Рама, про себя она продолжала называть его этим именем, — сидел в третьем ряду в черном костюме и белой рубашке. Темные волосы коротко подстрижены.
— Мы начинаем сомневаться в нашей вере, вере друг в друга.
Лунд глубоко вздохнула, закрыла глаза.
— И мы спрашиваем себя — как пережить это?
Эту ужасную, обманчивую фразу она ненавидела всей душой. Невозможно такое пережить. Люди надеются похоронить свое горе, выплакать его, но оно остается с ними навсегда. Им придется нести этот крест через всю жизнь. И нет спасения от кошмара утраты.
— Христианство — это учение о мире, смирении и всепрощении. Но простить иногда нелегко.
Лунд кивнула, подумала: а вот теперь в точку.
Голос священника возвысился, в нем зазвучали нотки воодушевления:
— Но когда мы все-таки простим, прошлое перестанет управлять нами и мы сможем жить свободно.