– Да блин. Наплюй ты на Гарри. Он у нас душка. Я ж подыхаю.
В ответ на ее мольбы, угрожавшие стать пронзительными, мальчишка нехотя поднял голову и покосился на Гарри, деловито сооружавшего очередной напиток. Затем в приступе жалости схватил бутылку «Смирнофф».
– Ах ты мой ангелочек, – прошептала женщина.
Он добавил клюквенного соку, поставил коктейль перед ней и вернулся к своим стаканам.
– Можно мне льда? – спросил я, подтолкнув к нему скотч.
Он кивнул. Когда принес стакан обратно, я сунул ему в руку стодолларовую купюру. Он в испуге вытаращился.
– Не реагируй, – сказал я, тоже покосившись на Гарри. – У меня вопрос. – Я вынул из кармана Александрину фотографию, подтолкнул к нему по стойке. – Узнаешь ее?
Не поднимая головы, он позвенел стаканами.
– Уберите с бара, – шепнул он. – Тут камеры.
Я сунул фотографию в бумажник. Если кто смотрит, будем надеяться, решит, что я показал парнишке портрет своей дочери – или, с учетом местной клиентуры, моей несовершеннолетней восточноевропейской подружки, которая ни слова не знает по-английски.
– Помоги, а? – сказал я.
Мальчишка скосил глаза вправо, почесал щеку:
– Ну да, она была нарушение.
– Что-что она была?
Он опять зазвенел стаканами.
– Нарушение безопасности недели три назад. Внизу ее фотка висит.
– А что случилось?
– Простите. Я не могу. Меня в говне утопят, если…
– Вопрос жизни и смерти.
Парень снова испуганно захлопал глазами. Ему бы разносить газеты или командовать бойскаутами, а не в этом заведении ишачить. Я выудил из кармана еще сотню, потянулся за черной барной ложкой и уронил купюру к его ногам.