Женщина посмотрела на меня неуверенно; руки ее – тоже с длиннющими черными ногтями – вцепились в стойку, словно эта худышка боялась улететь под потолок гелиевым воздушным шариком. Густо накрашенные голубые глаза водянисты, зрачки огромны. Губы не от природы пухлые – она их подправила, вколола что-то, и рот получился клоунский, чрезмерный и грустный.
– Как вас зовут? – спросил я.
На лице у нее немедленно нарисовалось «Игра окончена». Она смерила меня ледяным взглядом. Я был уверен, что она сейчас же уйдет, но она склонила голову набок:
– Вы друг Фадиля.
– А куда он подевался? Что-то я его не вижу.
– Во Францию вернулся, куда ж еще.
Гарри грохнул на стойку стакан воды. Женщина схватила его и осушила одним глотком – капелька убежала из уголка рта и скользнула на подбородок. Женщина отставила стакан, нестойко пошатнулась на каблуках, и бармен молча отошел налить еще. Они это проделывают не в первый раз.
Она пальцами отерла рот.
– С вами точно все нормально? – вполголоса спросил я.
Она не ответила, лишь осмотрела глубокий острый вырез платья, клоунски надула и без того надутые губки и расправила ткань.
– Вам бы поесть чего-нибудь. Или домой пойти. Отоспаться.
Она взглянула на меня с вялым недоумением, будто я обескуражил и ее. Гарри пихнул ей второй стакан, и она выпила воду, ни слова не сказав.
Я откашлялся, улыбнулся бармену:
– Так вот, я друг Фадиля.
Это арабское имя что-то ему объяснило. Он неохотно кивнул и ушел на другой конец бара, откуда ему махал толстый коротышка.
Я склонился к женщине:
– Вы, наверное, можете мне помочь.
Но ее внимание было приковано к молодому помощнику официанта, который распихивал стаканы под стойкой. Темные космы, веснушки, лет шестнадцать – он словно соскочил с картины Нормана Рокуэлла[53].
– Эй, – шепнула женщина. – Будь другом, а? Налей водки с клюквой?
Он притворился глухим.