Виллард покосился на нее:
– Я полагал… полагал, вы нашли улики в поместье.
– Улики чего? – спросил я.
– Того, что делал Кордова. Пытаясь ее спасти. Одежда и игрушки не помогали, и я думал… нет, я паниковал: подозревал, что от отчаяния он стал брать живых детей. Возможно, они по-прежнему где-то там. Похоронены. Если всех не сожгли в печах. – Он страдальчески зажмурился и шепотом прибавил: – «Я покажу тебе ужас в пригоршне праха»[95].
От напрашивающихся выводов я онемел.
Все вокруг застыло в омерзении, потемнело, отступило в тень, затаило дыхание. Слово «сожгли» огорошило меня. Вытолкнуло на поверхность воспоминание о том, что пять лет назад рассказал мне Нельсон Гарсия.
«Теперь они сами весь свой мусор жгут. Если ночью жарко – чуешь. Гарью несет. А иногда, если ветер с юго-востока, я даже дым вижу».
– Что она с вами сделала? – подал голос Хоппер.
Виллард смущенно глянул на него.
– Когда открыла шкаф и увидела, что вы там сидите в углу, – что она сделала? Вы же до сих пор живы? Таскаете свой кощунственный прикид. Что Сандра сделала – чего вы так перебздели?
Виллард лишь ниже опустил голову.
– Что, даже сказать не можете?
Виллард открыл рот, но звука не получилось. Потом ахнул, будто подавился, и меня окатило отвращением. Мне в жизни редко попадались существа уродливее.
– Она вздернула меня на ноги, – прошептал он. – А потом она…
– Что она? – рявкнул Хоппер.
– Она… – Виллард заплакал. – Это был такой ужас…
– НУ?
– Она сказала, что… прощает меня.
Такие хрупкие слова, такие неожиданные, что мы все онемели.
Виллард застыл на табурете, сутулясь, будто предчувствуя божественную кару, ожидая, что его вот-вот поразит Господь или даже дьявол. Я уже собрался нарушить тишину, но тут он вздернул голову и уставился мне в лицо.