И Синтия сунула мне статуэтку.
Резная змейка черного дерева. Когда миг ошеломления миновал, я вспомнил, где уже такое видел: с этой статуэткой играл глухой мальчик в доме 83 по Генри-стрит.
Он уронил ее в лестничный колодец. Я нашел и отдал.
А теперь она у Сэм.
– Ты считаешь, такая игрушка подходит твоей пятилетней дочери? Мне прямо не терпится показать это судье.
Больничный шум, репродукторы, щелчки и телефонные звонки, скрип колеса каталки, шаги – все вдруг заревело мне в уши разом и так же вдруг выключилось.
Высоченная черная волна снова вздыбилась надо мною, потащила в море. И она все росла, все крепла.
Брюс отдернул занавеску. Сэм снизу вверх смотрела на врача, и забинтованная ручка лежала на одеяле, как потерянная варежка.
Я развернулся и ринулся прочь по коридору.
– Ну-ка вернись! – заорала Синтия мне в спину. – Отдай, я хочу это сохранить!
Я миновал старика на каталке, моргавшего в потолок, потом врача в белом халате. Толкнул двери в вестибюль. С банкетки под телевизором на меня посмотрели Нора и Хоппер.
– Скотт? – крикнула Нора.
Я не остановился, и вращающиеся двери выплюнули меня в ночь.
«Чары» закрылись пять минут назад.
За запертой дверью еще бродила стайка покупателей.
Я замолотил кулаком в стекло. Из-за стойки вышла женщина:
– Мы закрыты!
– Мне нужно к Клеопатре! Это срочно!
Она тряхнула головой, отступила и отомкнула дверь:
– Чувак, извини, конечно, но…