– Я никогда не говорил тебе…
– Знаю. Ты никогда не слышал о них, никогда даже близко не подходил к вонючим бродягам, покрытым коростой. Пусть так! Отлично! Разве кто-то спорит? Только объясни, зачем мне врать? Я же сказал, что мы в расчете! Но добавлю: мы можем быть квиты, только если будем доверять друг другу.
И теперь, сидя на поваленном дереве на склоне у автострады и глядя на машины, исчезающие вдалеке, как трассирующие пули, Тодд понял, чего именно он боялся.
Дюссандер говорил о доверии. И Тодда пугало именно это.
Кто знает, а вдруг в глубине души Дюссандера постоянно тлеет огонек ненависти? Вот что было страшно!
Старик мог ненавидеть Тодда Боудена, молодого, здорового и полного сил. Способного ученика, у которого впереди целая жизнь, полная радости и успехов.
Но больше всего Тодда пугало упорное нежелание Дюссандера обращаться к нему по имени.
Тодд. Предельно простое имя. Всего один слог, его легко произнести даже старому фрицу со вставными зубами. Упереться языком в нёбо, чуть опустить челюсть и убрать язык. Всего-то! Но Дюссандер всегда называл его только мальчиком. И никак иначе! Высокомерно. И безлико. Да, именно безлико! Будто номер узника концлагеря.
Вполне возможно, Дюссандер был искренен и говорил правду. Даже не просто «возможно», а скорее вероятно. Но страх никуда не уходил… особенно пугало нежелание старика называть его по имени.
И как ни крути, все упиралось в его неспособность решиться на крайнюю меру. Даже после четырех лет общения со стариком Тодд так и не знал, что у того на уме. Выходит, не такой уж он способный ученик.
Машины, машины, машины… Пальцы сжались, будто держали винтовку. Сколько их он мог бы отсюда достать? Трех? Шестерых? Чертову дюжину? Как в детской считалочке?
Тодд поежился.
Только смерть Дюссандера расставит все по своим местам и внесет ясность. Наверное, лет через пять, может, раньше. От трех до пяти… Прямо как тюремный срок. Тодд Боуден приговаривается к сроку от трех до пяти лет за оказание содействия военному преступнику. От трех до пяти лет ночных кошмаров и холодного пота.
Рано или поздно Дюссандер умрет. И тогда начнется ожидание. И каждый раз, когда постучат в дверь или зазвонит телефон, сердце будет предательски сжиматься.
Вряд ли он сумеет выдержать.
Испытывая непреодолимое желание ощутить в руках привычную тяжесть винтовки, Тодд сжал кулаки и сдавил их коле-
нями. В животе появилась ужасная резь, и парнишка, скрючившись, повалился на землю, раскрыв рот в беззвучном крике. Но острой боли удалось остановить бесконечный поток сводивших его с ума мыслей.
По крайней мере на какое-то время.
20
Для Морриса Хайзела воскресенье оказалось настоящим днем чудес.