Это вырвалось как-то само собой. Ханнес не знал, зачем завел этот разговор с Вехтером. Наверное, из-за бульдожьего спокойствия комиссара, который сидел на своем стуле так, словно ничто на свете не могло сдвинуть его с места. Казалось, он просто создан для того, чтобы вытягивать из людей признания, как магнитом. Видимо, играла роль сила притяжения массы.
– Я вообще не знал, что у тебя есть старшая дочь.
– Она от первого брака. Грех молодости. Ну, я имею в виду не свою дочь, конечно. А бывшую. Черт, вот дерьмо. Как бы там ни было, а дочка сейчас живет с нами. – Ханнес снова потер глаза: если уж начинаешь их тереть, то потом не можешь остановиться. – Она стояла под нашей дверью, как приблудившаяся кошка, и мы теперь не знаем, как с ней быть дальше.
– Сколько же ей лет? – поинтересовался Вехтер.
– Пятнадцать.
Официантка поставила перед Вехтером тарелку с двумя шницелями, они пахли сливочным маслом. Он к ним не прикоснулся.
– Мой ребенок был бы сейчас немного младше.
– Я вообще не знал, что у тебя есть ребенок.
– Да я тоже не знал.
Вехтер мельком покосился на дверь в женский туалет, потом водрузил на нос очки и порылся в бумажнике. После трех неудачных попыток он наконец вытащил листок бумаги.
– Вот, когда-то это был мой ребенок.
Черно-серый треугольник из теней, в центре – светлое пятно размером с горошину. У Ханнеса было трое детей. Ему не нужно было объяснять, что значит этот снимок.
Вехтер постучал пальцем по светлой точке:
– Если бы этот ребенок появился на свет, ему сейчас было бы тринадцать.
Комиссар засунул снимок в кошелек так же быстро, как и достал. Вехтер мрачно взглянул на Ханнеса поверх очков:
– Погода портится. Покажи, что ты можешь продвинуться дальше.
Розовые елочные шары, блестки и императрица Сисси завертелись вокруг Ханнеса. Он шлепнул на стол десятку евро, вскочил и схватил пальто. Домой, прямо домой.
Ханнес тащился за самосвалом. Об обгоне при такой видимости, в пургу, не могло быть и речи, поэтому Ханнес висел у него на хвосте, следя за красными габаритными огнями, которые вели его по темной дороге. Ханнес надеялся, что не заедет прямо в гараж вслед за грузовиком. Но такой способ помогал сосредоточиться. Он слишком много времени проводил за рулем, для его мозга это было вредно. Два часа ежедневно в этой капсуле для медитаций превращали все мысли Ханнеса в сто раз пережеванные комки, которые потом невозможно было переварить. Он должен был что-то с этим сделать. Испанские компакт-диски? Аудио-книги? Или новый альбом
Он поймал себя с поличным на этой мысли, словно вора. Все время Ханнес только и думал, как бы избавиться от нее. Потому что она мешала. Он ни секунды не думал о том, как бы ее удержать. Были времена, когда он чувствовал, будто ему удалили какую-то часть тела, так ему хотелось удержать Лили. А сейчас Ханнесу казалось, что у него слегка ноет старый шрам. Он опоздал на много лет. Наверное, дочка мешает ему, потому что он не хочет давать ей места в своей новой жизни. Наверное, потому, что Лили никуда не вписывается, как огромная деталь от детского конструктора. Или потому, что она все время напоминает Ханнесу о том, почему он ее вообще потерял. А об этом он вспоминать не желал. Он хотел заткнуть уши и громко кричать, как только в голову приходила мысль об Ане. Мысль о жалком конце первой семьи Брандль. Лили – единственная причина, по которой Ханнес не мог просто захлопнуть за собой эту дверь, выйти в другую комнату, стать другим человеком. Но возможно ли вообще такое? Дома наверняка все уже спят. У него сна не было ни в одном глазу. Он не сумеет сразу заснуть, не сделав что-нибудь.
Глядя на красные огоньки впереди, Ханнес начал ломать голову, раздумывать, планировать.