Короткое падение

Когда взошло солнце, Гибсон остановился у мотеля, рядом с которым был установлен плакат с надписью «Чистые номера». Он припарковался, объехав здание с другой стороны, подальше от главной дороги, после чего снял себе номер, заплатив наличными за два дня вперед, хотя намеревался пробыть здесь лишь до вечера. Затем разделся, бросив штаны, рубашку и трусы в ванную, включил теплую воду, а сам встал под душ, топча ногами одежду, как в старинном виноградном прессе. Горячая вода смывала с одежды кровь, которая грязно-багровым ручейком стекала в сливное отверстие. А он стоял под горячей водой, пока его кожа не стала розовой, как у новорожденного.

Заснул Гибсон с большим трудом и спал неважно. Когда уже утром он выходил в туалет, то развесил одежду на полотенцесушителе. Окончательно Вон проснулся далеко за полдень. Было такое ощущение, что он проспал всего пять минут, но никак не десять часов. Гибсон снова принял душ, чтобы разогнать остатки сна, и оделся. Выглядела одежда получше, но кое-где все-таки остались пятна. Он вывернул рубашку наизнанку. Теперь пятна были почти не видны, но сам он был похож на идиота…

Проехав с милю вперед, Вон зашел в дисконтный магазин одежды в обветшалом торговом центре, где купил себе джинсы и пару рубашек. Одну из рубашек и джинсы он надел прямо в магазине, а старую одежду выбросил. В хозяйственном магазине купил молоток-гвоздодер. Потом продолжил путь, пока не нашел малоприметный съезд с дороги. Остановившись и вооружившись молотком, хорошенько обработал пулевые отверстия на боку внедорожника. Когда Гибсон закончил работу, бок машины выглядел еще более изуродованным, зато теперь следов стрельбы было уже не разобрать.

За десять лет его вынужденного отсутствия Шарлоттс-вилль изменился, хотя и несильно – не настолько, чтобы это имело какое-нибудь значение. Это был по-прежнему университетский город отчетливо южного типа и гордый своим наследием и традициями. Он был таким же молодым, энергичным и беззаботным. Вон въехал в город по трассе 29, которая после пересечения с трассой 250 превратилась в Эммет-стрит. Он увидел университет. В университетском городке появилось несколько новых построек, но в целом эти очертания были Гибсону знакомы. Захотелось остановить машину и прогуляться по территории университета, съесть в закусочной бургер «дабл-дабл»… Но внутренний голос упрямо призывал поскорее развернуться и убираться отсюда ко всем чертям. Не то чтобы Гибсон принял сознательное решение никогда сюда больше не возвращаться, но так или иначе он всегда находил причину не приезжать в эти места…

Увлекшись воспоминаниями, он пропустил нужный поворот на Юниверсити-авеню. Вместо того чтобы развернуться, Вон проехал по Джефферсон-Парк-авеню и свернул на Вест-Мейн. Каникулы были в разгаре и, как летом в детстве, Шарлоттсвилль дремал, измотанный долгим учебным годом, и пытался отоспаться, прежде чем сюда через несколько недель вернутся двадцать тысяч студентов…

Справа – быстрее, чем он ожидал – выросла белая кирпичная стена закусочной «Голубая луна». Гибсон завернул на небольшую парковку, расположенную вдоль здания, и несколько минут не выходил из машины, раздумывая над тем, что ему предстояло сделать…

Они не виделись с тетей с тех пор, как началось расследование. Миранда взяла его к себе после смерти отца. Справедливости ради стоило отметить, что он не проявил себя благодарным ребенком. Она с пониманием относилась к бурным переменам в его настроении и плохому поведению – так, как могла бы поступить только та женщина, которая уже имела опыт воспитания несовершеннолетних сыновей. Он же ответил на эту доброту тем, что навлек на ее дом агентов ФБР с обыском…

Во время судебных разбирательств контакты с тетей были довольно ограниченными и холодными. Винить ее было не в чем, но тогда, молодой и обозленный, Гибсон почему-то ненавидел ее…

Судебные издержки коснулись состояния его отца, и последнее письмо тете он написал, когда продавался дом. Понадобилось время, чтобы найти покупателя, и приближалась церемония выпуска на Пэррис-Айленде. Именно тогда Вон неожиданно получил от нее конверт. С чеком внутри. Никаких сопроводительных записок не было, и он не стал отвечать. В конечном счете он использовал эти деньги в качестве первого взноса за дом, в котором теперь жили Николь и Элли…

Гибсон не знал, чего ожидать от предстоящей встречи, и понял, что в голове у него сохранились лишь детские воспоминания о тете. Он, по сути, не знал, что она за человек. Для него она была просто тетей Мирандой, которая заботилась о нем и следила за тем, чтобы он не голодал, когда отец уезжал из города. Как бы там ни было, твердил себе Гибсон, она сделала больше, чем большинство могло бы сделать на ее месте. Он потерял отца, но и она потеряла брата. И все-таки он до конца не понимал, что Дюк Вон значил для своей сестры. Будь он до конца честен с собой, то не поехал бы в Шарлоттсвилль хотя бы из упрямого желания избежать этой встречи…

Закусочная «Голубая луна» изменилась. Наверное, ему не стоило этому удивляться, но он все же удивился. Прошло десять лет, даже больше, здесь сменился управляющий, а с ним – и штат официантов, и кое-что в интерьере. Ему вдруг стало грустно за заведение, в котором они с отцом проводили немало времени.

Его плеча коснулась молодая белая женщина с татуировками на обеих руках. Это была одна из официанток. Она попросила его выбрать себе место. Вон расположился в кабинке поближе к входу. Оттуда было удобно наблюдать за новыми посетителями, и он надеялся, что не пропустит Миранду.

Гибсон подумал, что новые владельцы проделали хорошую работу по поддержанию изначального духа этого заведения, но его отец, конечно, выразил бы презрение к большинству здешних перемен…

Дюк Вон был прогрессивным на многих поприщах, но по некоторым вопросам – таким, как закусочные – он оставался явным консерватором, сторонником застарелого подхода. Взять хотя бы пластинки и диски, заполняющие подоконники, или пиво и спиртные напитки, выставляемые здесь на продажу. Ничто из перечисленного не укладывалось, по мнению Дюка Вона, в атрибуты классических американских закусочных. График вечерних выступлений певцов наверняка вызвал бы у него недовольное ворчание. «В закусочных не бывает никаких певцов!» – воскликнул бы его отец. И меню, в котором были такие пункты, как шашлык из горной форели и сэндвич с курицей «тандури», почти наверняка вызвало бы презрение Дюка Вона.

«Шашлык из форели… Звучит неплохо», – подумал Гибсон, возвращая меню официантке.

Его мысли обратились к Билли, Хендриксу и Дженн. Жив ли кто-нибудь из них? Джордж Абэ… Кирби Тейт… Терренс Масгроув… Сколько жизней связано в гордиев узел одной-единственной пропавшей девочкой! По поводу собственной безопасности Гибсон отнюдь не тешил себя иллюзиями. Но для него важнее всего был его отец. Это был вопрос, на который он должен ответить прежде, чем решиться на следующий шаг. Какой бы ужасной ни оказалась правда, Гибсон знал, что сомнения и неизвестность могут довести его до безумия. Что привело отца к само-убийству? Он почти явственно чувствовал, как подозрения сжимают его горло мертвой хваткой. Гибсон молил бога, чтобы встреча с тетей помогла ему разобраться и вновь обрести уверенность в себе…

В закусочную вошла Миранда Дэвис. Вон встал, чтобы поприветствовать ее, хотя толком и не знал, как это сделать. Его тетя сама решила эту незамысловатую загадку и заключила племянника в свои крепкие объятия. Когда они разомкнули руки и посмотрели друг на друга, глаза у обоих были влажными.

Годы обошлись с Мирандой милосердно. Она, конечно, постарела, но не потеряла ни капли своей прежней живучести. Ее высокое худощавое тело, закаленное годами тренировок и даже шестью марафонскими забегами, выглядело почти таким же, как раньше. Только цвет волос изменился.

– Мне нравятся твои волосы, – сказал он.

– Знаешь, я устала от седины. Билл считает, что рыжей я выгляжу симпатичнее.