Хранитель детских и собачьих душ

Холодно.

Он попытался оторвать взгляд, пошевелиться, собраться с силами, но ощутил лишь холод в позвоночнике. Медленно, очень медленно, словно в замедленной съемке, одна из кошмарных тварей повернула рыло к другой и что-то произнесла. Блондинистая тварь ухмыльнулась и кивнула головой, соглашаясь. Она подошла вплотную к окну, причем ее мерзкая морда снова превратилась в обычное девичье лицо, и прижалась к стеклу губами, скользкими от крови, в насмешливо-издевательском жесте. На стекле остался кровавый отпечаток.

Чудовища отвернулись от окна, утратив всякий интерес к еде, и исчезли в глубине квартиры. Направляясь к выходу, они прошли прямо по телу, как по куче мусора; при этом правый каблук брюнетки на миг зацепился за порванную губу мертвой девушки. Брюнетка раздраженно дернулась, высвободив туфлю из плена, за ней потянулась крохотная нитка кровавой слизи. Дверь закрылась. Свет погас.

Тимофеев испытал небывалое облегчение.

«Ф-ф-ф-т-ф-т-ч-ш-ш-ш…» – воздух с глухим шумом вырвался из его легких, словно из меха волынки. Оказывается, все это время он просидел, затаив дыхание. Он отнял бинокль от глаз и замер в оцепенении, шокированный увиденным. Потом вновь поднес бинокль к глазам (и ему было страшно, впервые за всю его жизнь страшно подглядывать за кем-то), навел на те самые окна. Темно.

Траектория его взгляда сместилась вниз, описывая длинную дугу, скользнула по соседним окнам, по окнам нижних этажей. Затем он взглянул во двор, привстав со стула и собираясь отложить бинокль. О Боже! От ужаса его волосы приподнялись, как трава под ветром. Блондинка и брюнетка вышли из подъезда соседского дома и шли по направлению к его дому. Они держались за руки, как школьницы, и в этом заговорщицком жесте Тимофеев усмотрел угрозу. Торжествующую ухмылку кошки, разкогтившей пойманную мышь по полу перед тем как полакомиться пойманной добычей.

БЕЖАТЬ!!!

Времени на раздумья или сомнения у него не осталось. Он превратился в амебу, безмозглую малютку, стремящуюся выжить. Сознание странно раздвоилось, теперь внутри у него жили два человека: первый – жалкий, испуганный ребенок, и второй – решительный, быстрый, одним словом, боец. В то время как первый трясся от страха, пытаясь спрятаться в каком-нибудь темном уголке, второй требовал решительных действий. Под его влиянием Тимофеев бросился в кухню, схватил коробку спичек и нож, побежал в прихожую, накинул плащ, шляпу на голову, надел ботинки, даже не застегивая их на молнию, и выбежал из квартиры.

Вернулся, побежал в спальню, открыл тумбочку, выгреб оттуда все имеющиеся в наличии деньги, рассовал их по карманам плаща, комкая как попало. В голове тикали часы, торопя, подгоняя его. Он выбежал из квартиры, не закрыв дверей. На лестничной площадке остановился и прислушался. И услышал ИХ. Они поднимались вверх не спеша, уверенные в том, что ему некуда деться. Тимофеев затаил дыхание и, крадучись, скользнул к лифту. В лифте уже кто-то ехал, кнопка светилась ровным белым светом. Не успеть! Он устремился вверх по лестнице, тихо-тихо, чуть ли не ползком. Взбежав на верхний этаж, он прижался спиной к колонне мусоропровода и попытался задержать дыхание. Это ему почти удалось, но сердце в груди билось очень сильно, так и норовя выскочить наружу. Тимофееву казалось, что его предательский стук способен привлечь к нему адских тварей, что они могут услышать его, почувствовать вибрацию, распространяемую биением сердца насмерть перепуганного человека, как тараканы чувствуют человеческие шаги.

Звук шагов приближался. Вот он уже рядом. Тимофеев закрыл глаза и молча взмолился. Его мольба была подобна яркой белой вспышке, острой эмоциональной молнией пронзившей тело и унесшейся куда-то ввысь. Шаги на нижней лестничной площадке. Шаги приблизились к двери. Его двери.

Скрип петель, знакомый до дрожи. Монстры вошли внутрь.

Тимофеев сорвался с места, как хороший спринтер. Перепрыгивая через ступеньки, напрочь забыв о боли в сердце и прерывистом дыхании, он устремился вниз, к выходу из подъезда, и лестничные пролеты мелькали в его глазах серыми зигзагами. Почти выбив дверь, Тимофеев выбежал из подъезда, перепугав охнувшую старушку-соседку, и бросился наутек. Он знал, он ощущал спиной задумчивый взгляд, которым его проводили разочарованные охотницы. Он почти не сомневался, что, обернувшись, увидит их лица в окне своей квартиры, поэтому улепетывал во все лопатки.

За прямоугольником десятиэтажных домов, составляющих двор, ставший свидетелем драмы, располагался небольшой базарчик, робко прилепившийся к трамвайному кольцу. Здесь была конечная остановка, а рядом, в двух шагах, пролегла автотрасса. Днем машины шли непрерывным потоком, зато ночью движение почти прекращалось. Тимофеев вырвался из объятий двора, пегой растрепанной птицей пролетел по базарчику, забавляя прохожих искаженным от страха лицом и развевающимся за спиной плащом, который он не потрудился застегнуть. Улучив подходящий момент, пробежал сквозь поток машин и через дворы, через соседнюю улицу выбрался на проспект Космонавтов. Памятник Космонавтам, гигантская гранитная глыба, из которой торчали исполинские лица в шарообразных шлемах, располагался напротив троллейбусной остановки. Слабо соображая, что именно он делает и зачем, Тимофеев вскочил в подошедший троллейбус, встал в угол, цепко держась за поручень. От окружающих несло потом, уютная говорливая толпа чуть покачивалась, и ее грубое тепло чуть успокоило Тимофеева. Он проехал с десяток остановок и почти созрел для того, чтобы привести мысли в порядок. Случайно взгляд его наткнулся на девушку, сидящую в метре от него на заднем сидении.

Девушка, явно студентка, ехала из института домой. Клетчатая сумка на коленях, раскрытый конспект с паучками формул, толстая коричневая коса, усталые глаза за стеклами очков. Типичная студентка. Она сняла очки, выудила из кармашка сумки пестрый платок и бережно протерла стекла. Подняла глаза на Тимофеева и, поймав его изучающий взгляд, улыбнулась в ответ.

Ее улыбка была подобна смраду из распахнутой пасти дикого зверя.

«Вот ты где, стервец! Попался!» – сказала ее улыбка. Девушка ме-е-е-едленно опустила очки на кончик носа, словно издеваясь над ним, а потом все так же неторопливо высунула кончик языка и облизнула верхнюю губу. Это был спектакль для одного – никто из попутчиков ничего не заметил. Тимофеев в ужасе уставился на девушку, а та снова улыбнулась.

«Ну и что ты теперь будешь делать?» – сказала ее улыбка. Бледный как мел Тимофеев поспешил к дверям, расталкивая людей. Выйдя из троллейбуса, он беспомощно оглянулся, ожидая, что девушка-оборотень выйдет вслед за ним. Но этого не произошло. Он стоял совсем один на незнакомой пустой остановке, холодный осенний ветер осторожно обнял его тело, подержал в объятиях и отпустил, погнавшись за увядшими листьями.

Куда идти? Где искать убежища? Часов у Тимофеева не было, но он и так знал, что сейчас около девяти вечера. Если эти твари сумели его выследить, каким-то образом перевоплотившись в обычную, ничем не примечательную девчонку, они могут найти его еще раз. И снова. И еще. Кошки-мышки. Это сравнение вновь пришло ему в голову. «Они доведут меня до крайней степени отчаяния, измотают до предела, отравят мой мозг непереносимым ужасом, а затем, загнав в угол, как больную обессилевшую крысу, сожрут, чавкая и жмурясь от наслаждения. Адские твари. Ведьмы».

Как бы то ни было, нельзя стоять на месте. Если усталый мозг отказывался служить своему хозяину, то ноги пока что были в порядке. Он двинулся навстречу огням, туда, где сверкали витрины магазинов и зажигались первые фонари. Деревья проводили его чуть слышным шелестом, в котором Тимофееву слышалось предостережение. Ему хотелось сейчас быть в толпе, оказаться среди людей, затеряться в безликой массе, равнодушном теле тысячеглазой инфузории. Но, вспомнив, с какой легкостью ведьмы выследили его в троллейбусе, он раздумал.

В бытность студентом Тимофеев с удовольствием посещал занятия по психологии, поэтому знал, что на смену любому, самому яркому всплеску эмоций неизбежно приходит апатия. Несколько минут (или часов?) назад ему отчаянно хотелось действовать, бежать, прятаться, инстинкт самосохранения непрерывно подталкивал его, сжимая сердце в груди холодными тисками отчаяния. А теперь – все, как отрезало. Походка отяжелела, накатила усталость. Он рад был бы просто сесть на скамейку в парке и сидеть, пока неведомые хищницы не найдут его. Тимофеев отчетливо представил, как садится на скамейку, по щиколотку утопая в сухих листьях, и закрывает глаза в ожидании смерти. Теплые пульсирующие толчки крови успокаивают, принося желанное забвение, это будет похоже на плеск волн, или как если бы лежать в ванной, расслабившись, и тогда, быть может, он даже не заметит, как придут охотницы, не услышит, как приглушенно чвакнет его перегрызенное горло, или позвоночник хрустнет и взорвется короткой и окончательной вспышкой боли, сломавшись под ударом когтистой лапы.