– Но ты не скорбела.
– Не знаю, я просто не знаю.
Мой голос становится громче. Женщина в лавандовой униформе, с табличкой с именем на рубашке, проходит мимо моей комнаты, заглядывает в открытую дверь, видит Фиону, медлит, идет дальше.
– Я была там, мама. Только если ты не пережила все во время двухчасового перелета из Филадельфии в чикагский аэропорт О’Хара.
– Вот только мать я потеряла не в тот день.
Я начинаю одеваться. Приходится сосредоточиться. Это брюки. Сначала одна нога, потом другая. Это майка. Три дырки, самая большая – для головы. Надеваю ее на шею. Вот так.
– Днем раньше.
– Нет. Я потеряла мать за много лет до того.
Я нахожу обувь. Без шнуровки. Встаю, все еще держась за кровать. Касаюсь пола, он устойчивый, встаю. Полностью одетая.
– Где мой чемоданчик? Позови сестру.
– Вот, причешись. – Она протягивает мне расческу. – Ты имеешь в виду?..
– Моей матери уже давно не было к моменту ее смерти. Ее мозг прогнил насквозь. Она провела последние восемь лет жизни среди незнакомцев.
Я обхожу кровать, ищу, но не нахожу.
– О! Да, я поняла. Теперь я знаю, о чем ты говоришь. Теперь я знаю.
– Нет, я так не думаю. Не думаю, что ты могла бы. Пока ты на себе это не ощутишь.
На ее лице появляется подобие улыбки.
– А как ты это ощущаешь, мам?
– Будто бы термиты пожирают мои эмоции. Сначала вгрызаются по краям, а потом все глубже, уничтожая все больше. Отнимая у меня возможность попрощаться. Думаешь, завтра или на следующей неделе. Думаешь, что у тебя все еще есть время. Но термиты неустанно делают свою работу, и, прежде чем ты успеваешь это понять, ты уже не можешь искренне переживать потерю. Многие в этот момент начинают притворяться. Но не я. Брось, не будем говорить о похоронах. Брось, не из-за чего лить слезы.
– Я не могу себе это представить.
– Поверь, так оно и есть.