Обман

Я прохожу к так называемой регистратуре, отделу, где хранятся истории болезни пациентов, и набираю на замке свой код. Файл с историей болезни Эдди очень толстый и неаккуратный, а отчет о его смерти можно заметить сразу же, не открывая папки: это единственные листы бумаги, вылезающие наружу, с чистыми незагнутыми уголками. Не читая, я делаю копию и засовываю оригинал обратно в папку.

В отчете всего две странички, но он кажется очень тяжелым. Я со стуком сажусь на ковер в своем кабинете и начинаю читать. Его полное имя – Эдвард (Эдди) Уильям Бэйли. Эти формальные слова, которые появляются только после смерти человека, так трудно воспринимать. Даты рождения и смерти написаны рядом. Я понятия не имела, что ему было всего сорок один год. До моего собственного сорокового дня рождения осталось совсем немного лет. Неужели за такой короткий срок человеческая жизнь может оказаться настолько изломанной, непоправимо исковерканной?

Я чувствую, как у меня начинают дрожать плечи. Дрожь спускается вниз по рукам, а потом поднимается вверх, к подбородку и челюсти. Слезы уже бегут по щекам, и я слышу далекое эхо голоса Эдди: тягучие интонации, сливающиеся в одно слово. Больше я никогда его не услышу. Никогда не выпихну его ногу из своего кабинета. Никогда не скажу, что у меня опять нет на него времени. Моя грудь содрогается от рыданий. Я смахиваю слезы и читаю дальше.

Этот отчет – не результаты вскрытия. Здесь нет подписи судмедэксперта. Это просто дополнительный документ, который подшивают к остальным, когда случается что-то серьезное. Вроде драки, или вызова скорой, или попытки самоубийства. Или самоубийство. Пальцы невольно мнут страницы, а слезы оставляют на них сморщенные пятна. Причина смерти – суицид. Из описания я узнаю то, о чем Рэйчел умолчала на собрании. Эдди повесился. Он отогнул металлическую скобу, скрепляющую швабру, вытащил все длинные серые витые шнурки, связал их вместе и сделал веревку. Один конец он приладил к крючку в кладовке, а из другого соорудил петлю и надел себе на шею.

В ширину кладовка не больше ведра для швабры. Ноги Эдди были в ведре, а руки в карманах. Он согнул колени, чтобы не касаться края ведра. На шее была обнаружена фиолетовая странгуляционная борозда. Эдди умер в результате асфиксии. Он не сломал шею, так что смерть была не мгновенной. Он висел в петле и смотрел, как стены кладовки медленно темнеют. И не сделал ни одного движения. Никак не боролся с подступающей тьмой. Кроме швабры, все остальные предметы в кладовке, согласно отчету, были на своих местах. Эдди ни до чего не дотронулся. Наверное, он не хотел, чтобы кому-то потом пришлось за ним прибирать. Замок на двери не был вскрыт или сломан; кто-то просто ее не запер. И кто-то за это обязательно заплатит.

Мои руки падают на колени, комкая отчет. Эдди пришел ко мне за помощью, а я его прогнала. Я сказала «нет». Я сказала «нет» человеку, который всего лишь хотел, чтобы я его послушала. И не важно, были его рассказы правдой или выдумкой. Ему было нужно, чтобы его выслушали, а я его прогнала. Я сказала «нет»… Я сказала «нет»…

Я фальшивка. Никакая я не золотая девочка. Не героиня отделения, спасающая день за днем больные души. Я гребаная актриса, которая прекрасно играет свою роль. И я позволила человеку, живому человеку, проскользнуть в щель, и он умер один, рядом с грязным ведром, покорно и побежденно сложив руки в карманы, в сраной кладовке, потому что какой-то говнюк оставил дверь открытой.

Я вдруг чувствую что-то похожее на острый укол в шею, и на меня наплывает дурнота. О господи. Неужели это я забыла запереть дверь кладовки, когда брала оттуда вантуз? «Боже мой! Что я наделала!» Я со стоном валюсь на ковер, вою, молю о прощении. Я презираю себя за это хныканье, но не могу остановиться.

Я снимаю с себя левую туфлю и изо всех сил швыряю ее в дверь. Она отскакивает на пол с громким стуком. Тогда я снимаю вторую и бросаю ее тоже. Стаскиваю с кресла сумку, она падает, я вываливаю на пол содержимое, думая, что бы мне еще кинуть. Нащупываю жестяную банку с леденцами, и она взрывается, врезавшись в дверной косяк. Весь кабинет теперь засыпан маленькими белыми кругляшками. «Фальшивка. Я – гребаная фальшивка». Пачка бумажных носовых платков не создает никакого шума и поэтому не приносит удовлетворения, а наушники выбросить нельзя. Книга! Я встаю и беру в руки тупой роман, который еще не закончила, и яростно отрываю обложку, так мне не терпится метнуть ее в стену. Но я передумала. Вместо этого я выдираю страницы, сначала по одной, потом целыми пуками, злобными пуками дерьма.

«Эдди! Прости меня! Я должна была быть с тобой. Я должна была быть с тобой».

Тонкие листки дешевой книжонки в бумажной обложке прилипают к мокрым ладоням. Колени подгибаются, я сползаю на пол и хватаюсь за голову. К волосам прилипают клочки бумаги, но я не замечаю. Я выдохлась. Еще несколько тяжелых, панически-быстрых вздохов, и я, откашлявшись, сплевываю сгусток слизи в корзину для бумаг и чуть-чуть успокаиваюсь. Ложусь на пол, чтобы немного отдохнуть. Мольбы о прощении, которые уже никому не нужны, и пугающая пустота «никогда» постепенно находят пещерки в моем мозгу и устраиваются там. В этих местах я прячу воспоминания, с которыми не могу справиться. Я концентрируюсь на дыхании, и вскоре блаженный туман наполняет голову.

Прямо у себя перед носом я вижу завиток, выбившийся из ковра, и мгновенно концентрирую на нем все свои мысли и внимание. На него падает солнечный свет и подчеркивает, усиливает яркость бордовых и фиолетовых нитей. На самом деле ковер и бесцветный, и многоцветный одновременно. Я надавливаю на завиток большим пальцем, отпускаю – и он снова выпрямляется, как крошечная пружинка. Я проделываю это снова и снова – и всякий раз завиток встает, непобежденный. Этот малюсенький штопор не даст себя убить. Я встаю на колени и наклоняюсь к нему как можно ниже. Даю ему щелбан – и он в который раз встает на место, как клоун-неваляшка. Обматываю его вокруг пальца, и мое дыхание становится нормальным. Я вытираю слезы и высмаркиваюсь. И никак не могу отвести взгляд от коврового завитка. Я поглаживаю его, ласкаю, защищаю, и вдруг, сама не знаю почему, начинаю хохотать. Я смеюсь над бордово-фиолетовым завитком и называю его Эдди.

Раздается тихий стук в дверь, и мне кажется, что у меня начались галлюцинации. Стук продолжается – медленный, настойчивый. Так всегда стучит Эдди.

– Эдди? – Я вскакиваю и кидаюсь к двери, чтобы скорее впустить призрак Эдди и показать ему идеальный завиток ковра, который назвала в его честь.

Дэвид аккуратно проскальзывает в кабинет и озабоченно смотрит на меня. Его глаза широко раскрыты. Дэвид очень обеспокоен.

– Сэм? Ты в порядке? Я что-то слышал через стену. Что происходит?

Осознав, что это всего лишь Дэвид, я снова сворачиваюсь на полу, нахожу взглядом коврового Эдди и поглаживаю его.

Дэвид присаживается на пол рядом со мной и смотрит, что я делаю. Потом обводит взглядом кабинет. То еще зрелище. На ковре валяются разодранные, скомканные книжные страницы и все содержимое моей сумки, разбитое или смятое. Туфли в разных углах, шарф обмотался вокруг ножек кресла. Должно быть, Дэвид думает, что я сошла с ума. Дэвид впитывает увиденное и напряженно размышляет. Мне все равно. Мне все равно, что он думает.

Каждый раз, когда я касаюсь коврового Эдди, Дэвид поглядывает на меня с опаской и некоторым смущением. Он замечает отчет о смерти Эдди и кучу использованных носовых платков у моих ног, берет меня за руку и заставляет сесть.

– Сэм, что происходит?