Я сажусь в машину, опять выруливаю на автостраду I-65 и направляюсь на север. В одной руке сжимаю руль, другой набираю на телефоне номер. Потом кладу его на пассажирское сидение и включаю громкую связь. Каждый гудок в салоне раздается громко и отчетливо. Это напоминает мне звонки на День матери, когда я считала гудки в надежде, что мне никто не ответит. Но вот слышится ответ:
– Куинси? – говорит моя мать, явно пораженная, что я позвонила. – Что-то случилось?
– Да, – отвечаю я, – почему ты не сказала, что Лайза Милнер выходила с тобой на связь?
Мать некоторое время молчит. Достаточно долго, чтобы мне показалось, что она нажала на кнопку отбоя. Какое-то время я слышу лишь доносящийся снаружи свист рассекаемого воздуха. Но потом она все же отвечает. Вялым, равнодушным тоном, лишенным любых интонаций – акустический эквивалент растаявшего ванильного мороженого.
– Странный вопрос, Куинси.
Я издаю злобное шипение.
– Мам, я видела письмо. Ты дала ей номер своего телефона. Она тебе звонила?
Еще одна пауза. Слышен лишь треск статических разрядов.
– Я знала, что ты будешь сердиться, если узнаешь.
– Когда ты с ней говорила? – спрашиваю я.
– Ах, да не знаю я.
– Знаешь, мама, знаешь. Давай, говори.
Опять пауза. Опять разряды.
– Около двух недель назад.
– Лайза сказала, с чего это она снова мной заинтересовалась?
– Она сказала, что беспокоится.
От ее слов по всему моему телу проносится озноб.
«Куинси, нам нужно поговорить. Это очень важно. Пожалуйста, пожалуйста, ответь мне».
– Беспокоилась
– Она не сказала, Куинси.