Утробные стоны.
Предвкушающее звериное порыкивание.
Скрежет.
Щелчки падающих капель.
Позвякивание металла и умоляющий шёпот…
Ублюдочная какофония звучала в приличном отдалении и не становилась громче, но сильно легче от этого не было.
К ней быстро добавились запахи. Пахло разложением, дерьмом, затхлостью, ещё чем-то смутно знакомым и поганым. Эту смесь венчал запах свежей крови…
Шаги сына, хорошо слышимые даже среди стонов-хихиканья-скрежета, стали быстрее, Женька убегал всё дальше и дальше. Константин пробежал ещё немного, сжигая в этом запредельном броске последние силы. Остановился и заорал, задыхаясь от усталости, смешанной с бессилием и яростью:
– Отдай сына! Отдай, мразь! Скажи, что тебе надо?!
– Сам забери… – вдруг сказала тьма. – Живой он ещё. Если очень хочешь, то всё получится.
В этот раз в голосе не было и подобия насмешки.
– Где?!
– Узнаешь… Жди.
Камский хотел спросить ещё что-нибудь, но сон оборвался. Мгновенно, словно тьме надоел разговор и она вышвырнула собеседника в теребимый редким дождём рассвет, угрюмо надзирающий за Константином в неширокую щель между штор.
– Женька, сынок… – исступленно прошептал Камский. – Я тебя заберу, я всё сделаю…
Он еле совладал с желанием заорать в голос, срывая связки.
От невыносимости предстоящего ожидания.
От неизвестности его срока.
От неожиданно пришедшей мысли, что этот сон – первый сон с сыном за год – вовсе не знак свыше или откуда-либо ещё. А всего лишь весточка подкрадывающегося безумия.
«Спокойно… – Константин отбросил эту мысль: та вдруг отцепилась с удивительной податливостью, канула в небытие. – Жить надо, ждать надо. Ждать…»