Черт! И в самом деле — у каждого факультета свой деканат, то есть… семь, что ли, штук.
Сошлись на музыковедческом.
Но, скользнув мимо пропустившего ее наконец пузана в лабиринт старинных коридоров, Арина тут же забыла о музыковедческом факультете. Ей, в сущности, годился любой.
В просторных гулких коридорах пахло паркетной мастикой и канифолью. Дежавю. Арине даже показалось, что она слышит откуда-то мелодию бетховенского «Сурка». Вот уж бред. Откуда здесь, в консерватории, «Сурок», которого играют в первом классе музыкальной школы. Арина играла. Мама убедила себя в том, что из Арины получится Великая Пианистка. Собственно, спецы, к которым ее — пятилетнюю-семилетнюю-десятилетнюю — водили на прослушивание, к маминым мечтам относились весьма благосклонно, признавая, что «из девочки будет толк». Ай, ладно, чего теперь вспоминать! Чудо, что удалось тогда от мамы отбиться. Зато польза. Если б не тогдашние вечные экзерсисы, может, Арина сейчас и не сообразила бы, что напоминают ей выкрашенные в черное тела жертв на парковых скамейках.
Ноты!
Они изображали ноты!
Потому и имена такие… небанальные. Фа, до, ля, ре… господи, кто следующая?
И ведь каждая из жертв на работе носила бейдж со своим именем! Почти каждая. Продавщица, банковский клерк и официантка. С журналисткой дело чуть по-другому, но ее имя — вот оно, в газете. Регина. Если Арина вычислила связь правильно, то когда Андросян публиковала свой скандальный опус про следственный тупик, убийце как раз нужна была какая-нибудь Регина! Или Рената, к примеру. На «ре» мало женских имен.
А она догадалась правильно!
Еще и эти дикие прически — зализанные вверх, залитые до черноты лаком волосы. Это же флажки, обозначающие длительность ноты! Просто торчащая вверх «палка» — четвертушка. «Палка», снабженная идущим сверху вниз полукруглым локоном — восьмушка…
И ведь у всех скамеек, на которые «красильщик» усаживал тела, спинки состояли из пяти брусьев — как пять линеек нотного стана! Почему Арина сама на это внимания не обратила?
Киреев вон заметил — и не ошибся. Пусть господин Мироненко, их изготовляющий, и ни при чем, зато сами скамейки очень даже «при чем».
Да, «нотная» версия выглядела очень, очень перспективно.
Правда, несмотря на Аринино музыкальное прошлое, получившийся кусочек мелодии ничего ей не напоминал. Нет, не потому что нот было слишком мало, четыре ноты — вполне достаточно, чтобы опознать известную мелодию. Знаменитое начало бетховенской Пятой симфонии — «так судьба стучится в дверь» — это как раз четыре ноты, и поди не узнай.
Будь это начало — или, скажем, припев — какого-нибудь современного шлягера, искомая последовательность наверняка нашлась бы в гугле. Но — увы.
А если, подумала она вдруг, прислушиваясь к доносящейся откуда-то музыке, если эти четыре ноты — вообще не начало?
Нет, тогда вовсе никакого смысла.
Музыка доносилась, кажется, отовсюду сразу. Не «Сурок», конечно, все-таки консерватория, не музыкальная школа, но что именно играли — не разобрать, звуки едва слышны. Может, и вовсе мерещится, просто место тут такое. Музыкальное.
Арина осторожно потянула за торчащую из массивной (дубовой, должно быть) двери блестящую бронзовую ручку. А может, не бронзовую, но все равно внушительную, даже по виду старинную. Как и тяжелая дверь. На двери — табличка. Черное стекло с золотыми буквами: «Класс профессора М.М. Тома».
Класс оказался небольшим и темноватым — первый этаж, окна заслоняют буйные кусты не то сирени, не то боярышника — но очень почему-то уютным. В углу — стол, по стенам — несколько стульев, слева от двери два высоких узких шкафа. Дальше — до самого окна — царил рояль. На вертящемся черном табурете — Арина мотнула головой, борясь с непреходящим дежавю — немного боком сидел и наигрывал что-то негромко толстячок с поблескивающей лысиной. Должно быть, сам профессор Том М.М., решила Арина, отметив, что Том-М-М звучит довольно забавно, вроде удара колотушкой по литаврам: том-м-м.