Приближались шаги. И это были не его друзья, решившие над ним подшутить. Лязг металлических набоек. Память снова вернулась к нему во всех ужасающих подробностях, он вспомнил все: от начала до конца, когда рука надзирателя искала пульс на его шее.
Как же сильно хочется пить.
Тело ныло, каждая его клеточка кричала о повреждениях, но все же это была не та адская боль, как в прошлый раз. Он хотя бы мог немного двигаться. Хуже обстояло дело с головой. В область макушки как будто вгрызалось раскаленное сверло с алмазным наконечником. Сидя на нарах и прислушиваясь к приближающимся шагам, он с трудом поднял руку и осторожно потрогал голову. Там, где должна быть макушка, он нащупал запекшееся месиво, окружающее огромную шишку. Дотронувшись до нее, он почувствовал огненный разряд, заставивший его содрогнуться. В глазах вспыхнули молнии, и на мгновение в камере стало светло как днем. Крепко зажмурившись, он со стоном повалился на бок.
В этот момент форточка в двери приоткрылась.
– Завтрак, – сказал прокуренный голос, потом человек кашлянул, что-то поставил на полочку перед форточкой и закрыл ее.
Через пару минут под потолком зарделась едва видимая нить лампы накаливания. Света она давала не больше, чем самая дальняя галактика во Вселенной, но Денис, взглянув на потолок, обрадовался ей, как новогодней гирлянде.
Любой свет лучше тьмы.
Впервые при свете оглядев камеру, он заметил небольшой железный стол с табуреткой подле него, санузел, представляющий собой обычную дыру в полу, и крошечный умывальник: в него не влезла бы и одна тарелка. Глухие стены, ни окошек, ничего.
Возле закрытой форточки на двери он увидел маленький поднос, на нем миску и кружку. Есть не хотелось, но в голове постоянно вертелся граф Монте-Кристо, и он, глядя из своего заточения в замке Иф, на чистом русском языке говорил:
– Ешь или откинешь копыта на радость своим тюремщикам. Они будут рады списать твою смерть на естественный ход вещей. Придумают сердечную недостаточность, и дело с концом. Потом тебя выпотрошат, как карася, и сожгут, что осталось, в местном крематории. А твое сердце будет продолжать биться в теле какого-нибудь жирного недоноска. Ты этого хочешь?
Денис покачал головой. Он этого точно не хотел.
– Ну так чего расселся. Вставай и иди, забирай заказ. Только не надейся, что это доставка из премиального суши-бара. Боюсь, даже если до этого ты сидел на дошираке, будешь разочарован местной кухней.
– Иду, иду, – сказал Денис в мерцающую полутьму.
Медленно, словно разбитый артритом старик, он поднялся с нар, подошел к двери, дрожащими руками взял поднос. Теперь требовалось донести его до стола. Раньше такие вопросы не занимали его, а теперь он и метр пройти боялся. Затаив дыхание, он сделал несколько маленьких шагов, поставил поднос на стол и только тогда выдохнул.
Опустившись на табурет, он принялся есть нечто среднее между супом и очень жидкой кашей, без соли и приправ, на одной воде. С краю подноса лежал кусочек черного хлеба, покрытый белесым налетом. Нехотя он съел и его, потом запил из кружки, скорее всего, это был чай.
– Какая же мерзость, – сказал он шепотом. – Школьная столовка – ресторан по сравнению с этим дерьмом.
Несмотря на отвратительный вкус еды, он почти сразу почувствовал себя лучше и даже попросил бы добавки, будь это возможно. Но охрану лишний раз беспокоить не хотелось, неизвестно, что у них на уме.
Денис вернул поднос на полочку перед дверью. Заниматься здесь было абсолютно нечем. Пока не погас свет, он принялся разглядывать стену. У изголовья нар Денис обнаружил выцарапанные слова «Дима Курский. 2010», чуть выше «еще день», «беги», «плохо», «я умираю», «завтра медосм…». Возле параши, куда он присел после колебания, тоже была надпись: «Никому не верь. Гуцуев».
Легкая дрожь пробежала по его телу. Кто бы это ни был, если удастся отсюда выбраться, нужно их найти… Где сейчас Ларин? Делает ли что-нибудь? Хуже всего – неизвестность. Она пугает, лишает сил, энергии, доводит до сумасшествия. Горе тому, кто не может себя ничем занять. Мозг быстро заполняет пустоту, и тогда – держись. Все самые жуткие чудовища и кошмары, запрятанные глубоко в подсознании, явятся в один момент все разом.
Он подумал, что отдал бы все деньги, всю свою долю, накопившуюся к этому моменту, лишь бы его выпустили. Сколько там может быть? Тысяч сто долларов? Он не знал, какой курс к настоящему моменту. Можно попробовать предложить охранникам, но только вряд ли они что-то могут сделать и уж точно не смогут вывести его отсюда. Значит, остается только кто-то из руководства, – возможно, сам начальник училища. Но ста тысяч будет мало, если они тут действительно приторговывают органами. Одно здоровое сердце может дороже стоить. По самым скромным меркам, у него внутри добра на полмиллиона, не меньше.