ДНК

На самом дне ящика лежали два прозрачных пакета. В одном – вещи, которые Карлу были знакомы. Мать пару раз показывала их ему, рассказывая, что в них он был одет, когда она впервые его увидела. Свитерок и штаны с бретелями. Когда он увидел их в первый раз, в памяти шевельнулся смутный образ темноволосой женщины, лежавшей на больничной койке под одеялом. Сейчас он ничего не почувствовал – прошлая жизнь исчезла, не оставив в памяти следа.

Одежда полетела в мусорный мешок. Он даже не вынул ее из пластика.

В другом пакете лежали штаны, футболка и кофта, казавшиеся грязными. Карл никогда их раньше не видел. Это его удивило – положить нестиранную одежду в комод было непохоже на мать. Он вертел пакет и так и этак, пытаясь понять, чьи это могли быть вещи – его или Артнара. Скорее, Артнара. Карл не помнил ничего подобного; впрочем, у него вообще было очень мало воспоминаний о том времени. На первый взгляд одежда могла принадлежать мальчику четырех или пяти лет. Хотя что он знал о детских размерах?

Заинтригованный, Карл открыл пакет. Одежду сопровождала едва заметная мелкая пыль, и у него защекотало в носу. Сидя над разложенными перед ним вещами, Карл снова задался вопросом, для чего мать их хранила. Наверное, в это был одет Артнар, когда она впервые его увидела. Другого объяснения у него не было.

За исключением его детских штанишек с бретелями, вся другая одежда в ящике была либо вязаной, либо праздничной. Однако эти одежки были совсем другого сорта. Кофта, футболка и штаны – все старое, заношенное. Карл задумчиво провел по материалу рукой и, вздрогнув, непроизвольно отдернул ее, когда кончики пальцев наткнулись на затвердевший бугорок.

На других одежках тоже чувствовалось что-то затвердевшее, но разглядеть что-то было трудно – кофта слишком пестрая, а штаны слишком темные. Зато на белом хлопке все было как на ладони. Футболка оказалась совершенно чистой на спине – и запятнанной спереди. Пятна были разными по размеру; большинство круглой формы, будто в ребенка плеснули какой-то коричневой жидкостью. Карл поднес футболку к носу, но от нее шел лишь комодный слежавшийся запах.

Он сидел, уставившись на коричневые пятна, как загипнотизированный; до него вдруг дошло, что это могла быть кровь. Старая засохшая кровь. Каким образом она могла попасть на него или Артнара? И зачем понадобилось их матери хранить свидетельства об этом? Карла коробил вид засохшего вещества. Нет, не может быть, это что-то другое… Но что? На ум не пришло ничего, кроме какого-нибудь обряда в какой-нибудь секте. Хотя вряд ли там стали бы обливать детей непонятной фигней…

Карл поспешно запихал одежду в мусорный мешок. Если она принадлежала ему, то он об этом ничего не помнил, а если Артнару, то ему тем более до фонаря. И вернулся к еще не опустошенным ящикам. Нижнее белье, пижамы, носки, колготки, ремни, платки, скатерти… Все перекочевало в мешок. Наконец-то комод пуст. Карл выпрямился, довольный собой. Это у него неплохо получилось.

Сверху на комоде стояли их с братом фотографии разных лет. Отодвинув в сторону свои, Карл спихнул в мешок все остальные. Особенно приятно было наблюдать, как в мешке исчезла рамка с одной из последних фотографий Артнара, Карл знал, что она была снята на давно утерянную пленку. Неожиданно наткнувшись взглядом на выглядывавшую из мешка беззубую улыбку семилетнего брата, он почувствовал укол совести, но это быстро прошло.

Ни на одной из фотографий ни он, ни брат не были одеты в найденную Карлом одежду. Так что загадка осталась неразгаданной. Но он не хотел ломать над ней голову. Зачем мучиться, если невозможно получить ответ? Та, что могла бы что-то разъяснить, умерла. Спрашивать Артнара? Нет, спасибо. Он для Карла так же мертв, как и мать. К тому же та и сама не поддерживала их желания копаться в прошлом. Карлу оно было до лампочки, Артнару – нет.

Следующим на повестке был платяной шкаф – масса работы. Он вмещал бóльшую часть одежды матери, а также бесчисленные коробки, большие и маленькие, в которых она хранила то, что ей было особенно дорого. С одеждой проблем не будет; вопрос только в том, выбросить ее или раздать бедным.

Карл решил выбросить, а совесть успокоил доводами, что вряд ли в Исландии найдется настолько бедная женщина, которая позарится на бесцветную, плохо скроенную, воняющую шкафом и кислыми духами одежду.

Платья, кофты, жакеты – все, что висело, одно за другим летело на кровать, пока на штанге не осталось ни одной вешалки. Лишь тогда Карл увидел в глубине шкафа большой желтый конверт. Взяв в руки, он почувствовал, что тот туго чем-то набит. Сначала Карл хотел выбросить его, не открывая, но в последнюю минуту что-то его остановило. Возможно, внутри были не кулинарные рецепты и вырезки из старых газет, а завещание, документы на дом или что-то другое, важное. Просмотреть все это займет не больше пары минут. Отодвинув в сторону одежную гору, Карл присел на кровать. Часть вещей при этом свалилась на пол, но он не стал поднимать – это уже мусор.

Открыв конверт, вытряхнул из него бумаги. Бинго! Документы об усыновлении! Для Артнара эти бумаги были важнее всего в жизни, для Карла же – просто заполненные бланки, переместившие их из родительского дома в дом женщины, которую они с тех пор знали как свою мать.

Даты на документах, естественно, были разные: Артнар был усыновлен девятью годами раньше Карла. По всей видимости, это были подлинники: подписи сделаны синими чернилами, в каждом углу – красная печать. Сколько километров Артнару пришлось исходить, пытаясь получить эту информацию в Национальном регистре и куче других мест! И все напрасно… Тогда ему отвечали, что его дело не было единственным в своем роде – иногда, в исключительных случаях, прибегали к таким мерам. Тут, возможно, сыграло свою роль и то, что их приемная мать работала в городском управлении и занималась вопросами опеки детей; среди прочего, ее работа заключалась в оценке оснований для лишения родительских прав.

Карл не сомневался, что матери для устройства дел не потребовалось сворачивать горы, как тем приемным родителям, которые не были непосредственно связаны с системой. То же относилось и к усыновлению Карла. Он даже слегка разволновался, хотя его интерес к собственному происхождению давно остыл. Кто были их настоящие родители, дома никогда не обсуждалось.

Скорее всего, мать никогда не сказала бы им об усыновлении, и наверняка у нее были припасены рассказы о «пропавших отцах». Однако у Артнара остались смутные воспоминания из раннего детства, которые заставляли его наседать на нее с вопросами, а с возрастом – все с большей силой. В конце концов она сдалась и призналась, что они были усыновлены, но после этого от нее уже было не добиться ни слова.

Однажды утром, за завтраком, когда Карл только начал ходить в школу, Артнар во всеуслышание и без всякой прелюдии сообщил ему, что он был усыновлен. Сначала Карл не понял его, но потом обрадовался, что у него все-таки есть где-то отец, что он мог рассказать об этом в школе, и его перестанут изводить вопросами одноклассники. Артнар на это выпалил, что родители Карла не хотели его видеть, поэтому и отдали его сюда, так что мечтать о встрече с ними просто глупо. Его настоящие папа и мама заняты более приятными делами – и, конечно же, давно завели себе новых детей, получше их с Карлом.

Вопреки обыкновению, мать тогда здорово вспылила и сказала Карлу, что это неправда, что его родителей нет в живых. В свои шесть лет он не знал, что было хуже. Другие сведения выудить из нее не удалось, кроме того, что у братьев не было ни общего отца, ни общей матери.

Карла этот факт очень обрадовал. В отличие от Артнара, он никуда не ходил и не разыскивал никакой дополнительной информации – просто принял на веру слова матери о том, что его родителей лучше забыть. Видимо, это были люди такого сорта, что он сам не захотел бы с ними знаться или связывать с ними свое имя.