ДНК

Конечно, он мало что знал о ее работе, но она наверняка сказала бы, если б что-то там случилось. Их отношения были доверительными. Ему вдруг подумалось о том, что когда в полиции спросили, могла ли иметь место измена – его или Элизы, – он не мог припомнить с точностью, что, тогда ответил.

Он лучше помнил первый допрос; второй был как в тумане. В полиции будто специально рассчитали время, выбрав момент, когда осознание всего случившегося накрыло его, словно волной. Он тогда изо всех сил пытался воспротивиться единственному желанию: биться головой о стол, выть и рвать на себе волосы. Это далось нелегко. Даже странно, что он вообще был в состоянии хоть как-то отвечать на их вопросы, хотя позже испугался, что мог показаться им холодным и равнодушным. На самом деле это было далеко не так, но Сигвалди знал: позволь он себе хоть малейшую эмоцию, прорвет всю плотину.

Он смутно помнил послание убийцы, которое ему показали, но память отказывалась воспроизвести в точности, что там было написано. Впрочем, это и ни к чему – весь текст состоял из каких-то непонятных чисел, таких же непонятных, как и все деяния того, кто вырезал и наклеил эти цифры на клочок бумаги.

– Понятия не имею, кто это может быть. Должно быть, кто-то чужой. Никто из тех, кто знал Элизу, на такое не способен.

– Как же полиция найдет его?

Теперь пришел черед Сигвалди по-рыбьи беззвучно открывать и закрывать рот, подыскивая правильный ответ. Наконец он сдался.

– Не знаю…

– Маргрет должна находиться с нами, а не с какими-то незнакомыми людьми неизвестно где.

– Не знаю, говорил ли тебе папа, что она сама захотела находиться в другом месте. – Было неимоверно трудно произнести это вслух, и на мгновение в нем вспыхнула злость на мать за то, что она вынудила его это сказать. – Может, это поможет ей простить меня?

– Простить тебя? За что? Что ты такого сделал?

Его родители делали вид, что в том, как Маргрет вела себя со своим отцом, не было ничего особенного. Они будто не видели, что она почти не показывалась на глаза, предпочитая весь день сидеть в бывшей комнате брата Сигвалди и читать. Во время ужинов, когда Маргрет была вынуждена сидеть с ним за одним столом, она избегала смотреть в его сторону, а ее дед и бабушка вовсю притворялись, что не замечают этого, без конца о чем-то говорили, слишком громко, и казались неестественно бодрыми. Только Баурд и Стефаун вели себя как обычно, за исключением тех моментов, когда Стефаун начинал спрашивать, не голодна ли мама и почему она не пришла на ужин. Тогда и Баурд начинал вести себя как дед и бабушка. Для Сигвалди пережить эти моменты было труднее всего.

– Я ничего не сделал, но она, видимо, все равно винит меня. Она – ребенок и, наверное, думает, что я должен был быть дома и спасти ее маму.

– А ты ее об этом спрашивал? Хочешь, я с ней поговорю?

– И да, и нет. Я пытался ее спрашивать, но она либо уклоняется от ответа, либо вообще отказывается со мной говорить. Думаю, ей просто нужно время, чтобы прийти в себя. Эти женщины, эксперты в Доме ребенка, также рекомендуют терапию, которая могла бы помочь ей с этим справиться.

– Терапию?! – вырвалось у матери с таким возмущением, будто Сигвалди собирался отправить Маргрет в нарколечебницу.

– Это просто беседы с психологом, детским психологом, специализирующимся на подобных потрясениях. В этом нет ничего плохого. Как это может ей навредить?

Мать не ответила. Она прибегала к такому приему, когда была совершенно не согласна с собеседником, но не желала с ним скандалить. Когда же снова заговорила, в ее голосе слышалось недовольство:

– Если ее заберут от нас, ей точно понадобится терапия. Где это слыхано, чтобы отрывать от семьи ребенка, только что потерявшего свою мать? Что же это за эксперты такие пошли?

– Вообще-то это инициатива полиции. И еще ничего не решено.

В это время зазвонил телефон. Высветившийся на экране номер был незнаком Сигвалди, и он некоторое время не мог решить, отвечать ему или нет. Что, если это какая-нибудь из его пациенток с начавшимися схватками? Бывало, что в таких случаях они звонили на его личный телефон.