Жаркий август

– Мы думаем, что да.

Почему она не плачет? Глаза у нее потемнели, складка у рта обозначилась четче, но слез не было.

Что же давало ей такую силу, такую внутреннюю твердость? Может быть, как раз то, что она узнала о смерти сестры в тот самый миг, когда та умирала, тогда как мать с отцом продолжали надеяться, что дочь жива. И за все эти годы плач, боль и слезы спрессовались в единый монолит, в твердую скальную породу, которой не смягчить простым проявлением жалости к Рине и к самой себе.

– Ты сказала, что увидела отражение своей сестры. Что это значит?

Она едва заметно улыбнулась.

– Это началось как игра, когда нам было пять лет. Мы стояли перед зеркалом и говорили друг с другом. Но не напрямую – каждая обращалась к отражению другой. Потом мы так играли, даже когда выросли. Когда нам надо было серьезно поговорить или поделиться секретом, мы становились к зеркалу.

На какой-то миг она опустила голову на плечо Монтальбано. И тот сразу понял, что она не ищет утешения – просто навалилась усталость оттого, что пришлось говорить с ним, чужаком, о таких глубоко личных, сокровенных вещах.

Потом Адриана решительно встала, посмотрела на часы.

– Уже полчетвертого. Идем?

– Как хочешь.

Она же вроде говорила, что свободна до пяти?

Монтальбано встал, несколько разочарованный, и официант тут же подсуетился со счетом.

– Плачу я, – заявила Адриана. И достала из кармана джинсов деньги.

Но когда они вернулись на парковку, она даже не подошла к своему «пунто». Монтальбано взглянул на нее удивленно.

– Поедем на твоей.

– Куда?

– Если ты меня понял, то понял и куда я собралась. Можно не говорить.

Еще бы он не понял. Как тут не понять! Просто искал отговорку, как солдат, которому неохота идти на войну.

– Думаешь, стоит?

Она не ответила, просто стояла и смотрела на него. И Монтальбано понял, что не сможет ей отказать. Солдат пойдет в бой, куда ж он денется. К тому же солнце как молотом лупило по голове, так что стоять и спорить на совершенно открытой площадке было решительно невозможно.