Восьмая личность

Я делаю глоток воды, кошусь на часы и мысленно отмечаю, что мое любопытство по поводу матерей и отцов не угасло. Я на мгновение представляю собственных родителей. Оба живы и потихоньку идут по пути, уготованному судьбой. Я испытываю облегчение от того, что они есть друг у друга, но знаю, что когда-нибудь это изменится, и не без угрызений совести надеюсь, что первым умрет отец.

Оглядываясь назад, я могу с уверенностью утверждать, что в детстве во мне свирепствовал эдипов комплекс. У меня не было ни малейшего желания делить мать хоть с кем-то и особенно с отцом. В ней был весь мой мир. Я вращался вокруг нее по орбите, как Сатурн, — на кухне, когда она готовила, в ванной, когда она наносила на шею холодный крем, в саду, когда она рвала капусту. Меня никогда не покидал страх, что ее могут у меня отнять, как в тот раз, когда мне было шесть и ее увезли в больницу с сердечным приступом.

«Ты умираешь?» — спросил я у нее, глядя на ее лежащее тело.

«Надеюсь, что нет, Дэниел. Ведь через две недели Рождество».

Отец заявил, что это я виноват в том, что у ее сердца случился приступ.

«Все твое чертово нытье. Оно и стало причиной». Он говорил с ярым возмущением. В тот день он был трезв, и никакое виски не могло смягчить остроту его колючих и необоснованных комментариев.

Когда ребенку дают такую большую власть, это имеет свои последствия. И естественно, я стал капризным и не по годам развитым, всесильным и всемогущим. Я верил в то, что если идет дождь, значит, его вызвал я. Что если прибыл долгожданный автобус и в нем нашлось два свободных места, значит, отец должен благодарить за это меня. Теперь-то я понимаю, что такой образ мышления был попыткой обрести свободу действий, пока моя мать лежала в больнице, глубоко запрятанным во мне желанием вернуть контроль над своей жизнью и избавиться от чувства полной беспомощности.

Годы спустя умерла Клара, и мои худшие страхи стали явью. Меня бросили. Меня бросил единственный, если не считать моей матери, на свете человек, которого я любил. Моя жена исчезла и больше не вернется, как бы ни упрашивало мое сердце, как бы я ни обманывался своим волшебным образом мышления.

* * *

Я делаю еще один глоток и прогоняю воспоминания.

Алекса или, в чем я абсолютно уверен, Онир поглаживает свою шею.

— Кстати, спасибо за личи. Это был приятный сюрприз, — говорю я и чувствую угрызения совести, вспоминая, как я придал эротическую окраску этому подарку, представлял, как она поглаживает завязки своей блузки.

— На здоровье, — говорит она, проводя пальцем по ключице. — Хотя это не моя заслуга. Это была идея Алексы, а упаковали их Долли и Раннер.

— Спасибо. Всем, — говорю я.

Она смотрит в пол, ерзает в кресле, одергивает юбку.

— Итак, проецируя свою маму на живых существ — на птиц, — ты таким образом сохраняешь ее?

— Ее душу. Я сохраняю ее душу.

— Ясно.

— Так что, я сумасшедшая? — спрашивает она.

— Я бы сказал, что ты вдумчивый и чуткий наблюдатель. — Я улыбаюсь. — И что ты очень сильно тоскуешь по маме.

«Какой вы милый», — говорит Онир.