Долина

Эпилог

Сервас вымыл руки, поправил перед зеркалом галстук и нервно сглотнул. Да неужто ему страшно? Ну, разве что немножко.

Ночью он почти не сомкнул глаз, снова и снова прокручивая в уме план защиты, если ему, конечно, предоставят возможность защищаться. Накануне вечером, в аэропорту Орли-1, его прямо на выходе из самолета встретила представительница профсоюза и предупредила: «У членов этой дисциплинарной комиссии дурная репутация: они мало с кем миндальничают».

Выйдя из туалета, он сказал себе, что быть сыщиком ему осталось всего несколько часов. А потом его насильно вернут к штатской жизни и к свободе, которой ему вовсе не хочется.

И ему в голову впервые пришла вот какая мысль: а что, если это и есть зло во имя добра? Что, если отставка окажется для него избавлением? Спасательным кругом? Его ремесло становилось таким трудным и неблагодарным, что он не раз задавал себе вопрос: продержится ли он еще хоть несколько лет, прежде чем заняться другим делом.

Мартен смотрел на них. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где он находится. Что здесь делает. Они молчали и тоже внимательно его разглядывали. В этой тишине он глубоко вздохнул. Он знал, что прежним уже не будет: решение примет высокое начальство, пэры полиции, и оно точно будет суровым. Все, кто через это проходил, говорили одно и то же: процедура так и бьет по мозгам, психологическое и моральное давление невероятное. И он понимал, что они говорят правду: для него это был уже второй дисциплинарный совет за последние два года.

Очень длинный стол. Четверо мужчин, две женщины. Трое из профсоюза, трое из администрации. Лица у всех каменные.

Вот эти, из администрации, и будут его долбать, и он не выдержит. Они здесь, чтобы его утопить, уличить, заставить самого подставить шею под нож. Они его закопают живьем, но сначала переворошат все дерьмо, какое только смогут найти. Заклеймят позором, а потом выкинут, как ветошь. Он стиснул зубы.

А за их спинами в окне виднелись парижские крыши, раскинувшиеся под июльским небом. И высотное здание на рю Нелатон, что в пятнадцатом округе, неподалеку от Сены.

– Капитан?

Это произнес директор главного управления национальной полиции. Длинный сухопарый субъект, улыбчивый, как гильотина, сурово уставился на него из-под очков. Поскольку он был председателем совета, то его голос считался за два. Сервас это знал.

Директор представил остальных членов совета. Мартен слушал вполуха. Он был в другом измерении, мысленно перебирая заготовленные аргументы. Накануне он смог ознакомиться со своим досье в тесном кабинете-клетушке. Он имел право делать заметки, что-то выписывать, но не фотографировать… Поди узнай почему. Из предосторожности ему пришлось отдать свой телефон секретарше, а та оставила дверь открытой, чтобы все время за ним наблюдать. Ровно полчаса, и ни минутой больше.

А он тем временем достал второй телефон, как ему советовали, и втихаря отснял все наиболее важные страницы, пока секретарша по своему вела весьма профессиональный разговор о йоге и о пользе пешей ходьбы, то и дело подкрепляя свои слова бодрым кудахтаньем. Сервас обнаружил, что в его досье не хватает страниц, и сказал об этом секретарше. Она сразу же спряталась за неотразимым бюрократическим аргументом: «это не по моей части». А вслед за этим наградила его изумительно лицемерной улыбкой, поправила на груди висящие на цепочке очки и принялась прихлебывать мятно-липово-ромашковый настой от стресса.

Любопытно, но, пробежав глазами сто страниц своего досье, он вдруг понял, что взволнован. Выходит, напрасно он уже собрался взойти на эшафот. Перед ним лежала вся его профессиональная жизнь – все переводы и продвижения по службе, все отчеты по расследованиям, его друзья, воспоминания, целый хоровод блестящих картин кружился у него перед глазами… И что же, эта жизнь, это ремесло, которое он так страстно любил и которому посвятил всего себя, – все это вдруг закончится? Был момент, когда он почувствовал, как глаза набухают влагой, и поднял голову, чтобы любительница йоги и успокоительных настоек, не дай бог, не заметила, что он готов расплакаться.

Потом они с дамой из профсоюза целый вечер просидели над этим досье. С позиции уголовного судопроизводства он был полностью оправдан: его признали не совершившим никакого преступления. Но это не освобождало его от необходимости предстать перед пэрами полиции, и он это знал.

Теперь он пытался представить себе, какие сведения из его досье могут использовать против него, кроме, конечно, того факта, что он, ничего никому не сказав, увез писателя Эрика Ланга из-под ареста, туда, где писатель погиб при пожаре. Во время разбирательства они базировались на своем любимом оружии: на закоснелом кодексе профессиональной этики, абсолютно неприменимом к живой работе «на земле». Если следовать этому кодексу, то на любого из французских сыщиков можно наложить взыскание.

– Капитан, – начал один из профсоюзных деятелей очень доброжелательным голосом, опустив глаза на свои заметки, – у вас весьма солидный послужной список… Не скрою, один из самых блестящих, какие мне доводилось когда-либо видеть.

– Благодарю, – сказал Сервас, стараясь продемонстрировать смирение и сдержанность.

Воротничок рубашки царапал шею. Рубашку он купил накануне. И галстук душил: надо было не так крепко затягивать узел. Он уже отвык носить галстуки.

– В своей профессии вы настоящая легенда. Пример для остальных. И не только в Тулузе, но и во всей полиции Франции…