Долина

Он еще крепче прижал ее к себе.

– Могло быть и хуже: ты могла спалить и всю ее чертову хибару.

У него возникло впечатление, что они могут вот так простоять, обнявшись, часы и часы и говорить друг другу ничего не значащие фразы, нужные только для того, чтобы другой понял, насколько он важен для тебя.

64

10 ЧАСОВ

Утром в понедельник установилась ясная, солнечная погода, и Сервас, после осмотра у врача, вернувшись в отель и приняв душ, направился в жандармерию. Солнце, озарившее горы, уже стало припекать, и волна яркого света залила улицы, словно желая заставить всех забыть о недавних событиях.

Ну, а почему бы и нет? В эпоху, когда одна информация стремительно сменяет другую, а человеческая способность к концентрации и запоминанию так же стремительно ослабевает, убийства в Эгвиве быстро уступят место следующему делу, следующему скандалу.

Но он никогда этого не забудет. Как не забудут ни Циглер. Ни Ангард. Ни родители мальчишек. Ни сами мальчишки…

Вот почему у него слегка перехватило горло, когда он вошел в жандармерию и попросил, чтобы ему дали переговорить с ним один на один. На улице дожидались журналисты. Они друг за другом прилетали на вертолетах из Тулузы и даже из Парижа, когда стало известно, что дело об убийствах в Эгвиве раскрыто, а самое главное – что среди преступников четверо детей. Два информационных канала тоже прислали своих корреспондентов, и теперь все они дежурили возле жандармерии.

Сервас поднялся по лестнице, стараясь не морщиться от боли в сломанных ребрах, миновал застекленную дверь и вошел в коридор. Ирен осторожно на него взглянула. Несколько часов назад она дала согласие на встречу, но теперь, похоже, об этом пожалела.

– Тебя не смутит, если вас будут снимать? – сказала она. – На случай, если какая-нибудь газетенка вздумает воспользоваться вашей беседой и попытается пустить на ветер все расследование… Осторожность излишней не бывает…

Он кивнул, сжав зубы. В эту минуту он спрашивал себя, в каком состоянии найдет Матиса.

– Четверть часа, и не дольше… Не задавать ему никаких вопросов об убийствах… Не говорить о расследовании… И не пытаться получить разъяснения… Ты не имеешь права с ним общаться вне присутствия представителя закона, а он еще не прибыл. Ты меня слышишь? Ты вообще не должен с ним говорить, потому что ты отстранен…

Он все это знал: малолеток младше тринадцати лет нельзя брать под стражу. Только в исключительных случаях полиция имеет право задержать ребенка, но не более чем на двенадцать часов. И только в присутствии адвоката. Кроме того, все допросы должны быть записаны на видео.

– Я понял. Пишите все. На случай, если парень вдруг что-нибудь станет выбалтывать. А если не станет, то забудьте все, что я ему сказал.

Ирен провела его в конец коридора и открыла дверь. Матис сидел за письменным столом. Глаза его были опущены. Он поднял их, когда в комнату вошел Сервас, и тот удивился, когда красные, опухшие глаза мальчика озарились светом. Камера, которая их снимала, стояла в углу.

– Я сяду? – спросил он.

Мальчик кивнул. Чтобы немного потянуть время, Сервас отпил глоток мерзкого кофе, только что купленного в автомате.

– Матис, – сказал он не столько на камеру, сколько обращаясь к мальчику, – я пришел не для того, чтобы задавать тебе вопросы или выяснять у тебя, что произошло. Я не собираюсь вмешиваться в расследование и спрашивать о чем бы то ни было, касающемся его. Я не прошу, чтобы ты со мной разговаривал, я прошу, чтобы ты слушал. А говорить буду я, ладно? И говорить я буду о тебе и о твоем будущем.

Он заметил, что такая преамбула «по делу» привлекла внимание мальчика, особенно слово «будущее».