Рути, с трудом удерживавшая на руках этот сгусток яростных воплей, изумленно глядела на Лорен, которая и не думала забирать у нее ребенка, не предпринимала ни малейшей попытки успокоить его или брата, как полагалось матери. Лорен заметила, как они с медсестрой переглянулись, и, пересилив себя, подошла поближе и остановилась на таком расстоянии, что дотянуться и погладить детей по головам она уже могла, а удобно принять их с рук на руки – еще нет.
Крики словно пронзали ее голову со всех сторон: и спереди, и сзади, и снизу, и сверху. Она замерла на месте, позволяя им прошивать ее насквозь. Закрыв глаза, пыталась представить себе, что боль, которую причиняют ей эти звуки, – не ее, а чья-то чужая, что она заворачивает ее в толстую ткань, слой за слоем, и держит этот сверток вне своего сознания. И в конце концов боль сделалась переносимой. Открыв глаза, Лорен взглянула на незапертую дверь, прикинула, как далеко удастся уйти, если прямо сейчас открыть ее и выбежать наружу. Недалеко. Там наверняка будут еще медсестры, и двери, и замки.
Чуть только дверь приоткрылась, Лорен подскочила и распахнула ее. Взяла у Патрика бутылочки, подняла их к глазам. Воды было больше, чем нужно, и она вышла в ванную, чтобы слить лишнее. Руки у нее подрагивали. Оба мальчика, уже багровые от ярости, продолжали вопить, брыкаться и лягаться на руках у Рути и медсестры, которые отчаянно и совершенно безрезультатно качали их, пружиня на носочках. Медсестра все еще пыталась успокоить Райли, неслышно напевая ему что-то среди всеобщего гвалта, а вот Рути, судя по всему, сдалась, и лишь механически раскачивалась с подавленным выражением лица. А секунду спустя и вовсе замерла, в ужасе глядя на крохотное существо у себя на руках, немыслимо громкое и разгневанное.
Лорен опрокинула смесь из мерной ложечки в горячую воду и протянула бутылочку Патрику.
– Потряси еще, – сказала она. – Пока горячо.
Младенцы, точно чувствуя, что молоко на подходе, принялись кричать еще громче, настойчивее, требовательнее. И тут Лорен услышала слова и замерла на месте. Дети пяти недель от роду. Произносили слова.
– Уже можно? – спросил Патрик, все еще встряхивая бутылочку.
Но она молчала, не веря своим ушам, парализованная тем, что слышала.
– Лорен. – Он сжал ее руку, она моргнула.
– Ты слышишь?
– Молоко, Лорен. Думаешь, уже можно давать?
– Проверь, – сказала она. – Капни на запястье.
Она снова прислушалась, отчаянно надеясь, что ей послышалось. Но слова продолжали звучать.
Патрик брызнул молоком на внутреннюю сторону запястья. Покачал головой – слишком горячо. Вдруг его лицо озарила идея.
– Набери в раковину холодной воды.
Она включила воду и наполнила раковину до середины. Они опустили туда обе бутылочки.
– Попробуй сейчас, – сказал он.
Все еще слишком горячо.
Она закрыла уши руками. Быть этого не может. Но отчаянные, горестные призывы этих существ пробирались под ладони, проникали в голову. Из зеркала в ванной, залитой жестоким искусственным светом, на нее глянули два воспаленных до красноты глаза. От бутылочек, которые лежали, покачиваясь, в своей холодной ванне, поднимался пар. Ну же, остывайте, думала Лорен. Они замолчат, когда получат еду.
Не может же Патрик этого не слышать? Он просто не подает виду или не замечает. Она схватила его за руку и прошипела: