С одной стороны коридор заканчивался надежно защищенным переходом в общее отделение больницы, с другой – небольшой столовой, по совместительству служившей комнатой для посещений. Расставленные рядами столы соединялись со скамейками и все без исключения были привинчены к полу. В каждом углу стояло по санитару, пристально наблюдавшему за пациентами, но Лорен на них и внимания бы не обратила, если бы не Патрик, который без конца с тревогой на них оглядывался. Сама-то она давно привыкла и большую часть времени их просто не замечала.
В комнате сильно пахло хлоркой, воздуха, как всегда, не хватало. Свет, проникавший через окно, рисовал на дальней стене решетки – призрачные клетки для призрачных птиц, заточенных здесь. Те немногочисленные пациенты, которых, как и Лорен, навещали, сидели напротив посетителей, тихонько разговаривали с ними или играли в карты. Те, к кому никто не пришел, расселись поодиночке. Те же, кто оставался в желтой или красной зоне, мирно лежали в кроватях или мерили шагами свои комнаты со стеклянными стенами, забывшись в медикаментозном тумане.
За соседним столиком в одиночестве сидел грязный, скелетоподобный старик и раскладывал пасьянс. Каждые несколько секунд он натужно кашлял.
– Тебя не беспокоит, что тут и мужчины тоже? – тихо сказал Патрик.
Лорен повернулась к нему. Ее рот влажно приоткрылся: избыточное слюноотделение было одним из побочных эффектов нейролептиков, которые ей давали. А еще вялость и повышенное газообразование.
– Все в порядке, – ответила она, стараясь не мямлить. – У нас отдельные палаты. Мы пересекаемся только во время еды, и то только те, кто в зеленой зоне.
Светофорная система казалась довольно примитивной, но, похоже, работала. Соблюдай правила, принимай таблетки, не кидайся мебелью в стекло, никого не кусай – и можешь неделями оставаться в зеленой зоне. Выписывают только из зеленой. Лорен, как и прочие пациенты, начала с красной. Потребовалось несколько раз сменить лекарства, чтобы она стала достаточно спокойной для желтой зоны, а на то, чтобы добраться до зеленой, у нее ушли многие недели кропотливой и усердной работы, но она справилась. И вот уже пять недель в ней остается. Скоро соберется врачебный совет, может быть, разрешат съездить домой.
Проблема Лорен, если верить психиатру, заключалась в том, что она умела очень убедительно притворяться психически здоровой, при этом продолжая поддерживать дисфункциональный внутренний монолог. Выражение ее лица осталось совершенно безмятежным, когда она услышала эти слова, но про себя она подумала: «Охренеть, много вы, конечно, понимаете про мой внутренний монолог». За этой мыслью последовала вторая, звучавшая весьма безысходно: «Если врачи так считают, я-то что могу поделать?»
Словно прочитав ее мысли, психиатр сказал:
– Мы, разумеется, ничего не узнаем о том, что с вами происходит на самом деле, если вы нам об этом не расскажете. Это вопрос доверия. А доверие, я боюсь, выстраивается долго.
Как долго, он, конечно же, не знал. Когда она вернулась в палату, ей хотелось, как в первый день, молотить кулаками по стеклу, но пришлось сдержаться. Она сидела на кровати, прямая как палка, сцепив руки в замок. В конце концов в палату вошел санитар, ухватил ее за плечи и уложил в кровать, а свет выключил. Так она и лежала в полутьме, дожидаясь, пока подействует снотворное.
– Рути передавала привет, – сказал Патрик. – И Санни, и Дейзи тоже. Они скучают по тебе.
– А мальчики как?
– У них все хорошо. Райли тут на днях сам перевернулся.
– Ты их привез? Они где-то недалеко? – Лорен повернулась к окну, словно могла почувствовать их присутствие или, может, услышать их голоса, позвать их и получить ответ.
– Нет, милая, не привез, – ответил Патрик. – Оставил дома, с няней.
Лорен обмякла, подбородок упал на грудь. На ее серую толстовку закапали слезы. Патрик обнимал ее, пока она плакала. От него пахло каким-то незнакомым шампунем и сладкой выпечкой.
– Патрик, я здесь больше не могу, – сказала она. – Ты должен меня вытащить.
– Я очень хочу, чтобы ты вышла отсюда. Правда. Мы все очень ждем тебя дома. Но ты же знаешь, есть судебное решение. Надо их убедить, что теперь все в порядке, что ты не станешь…
– Что?