Слово

– На книгах они там у себя деньги делают. Продают коллекционерам и живут. Золото вывезти невозможно, так они теперь на музейные редкости бросились…

– Э, нет, – отрезал Гудошников. – Ты неверно понимаешь. Здесь смысл другой – оторвать большевизм, социализм от истории народа. Показать нас варварами, дикарями. Ты эти моменты не путай! Это политика!

– Политика, – согласился Муханов. – Но в этой политике есть и другой смысл: опорочить старых большевиков. Ты думаешь, на одного тебя подметные письма идут?

Гудошников вскинул голову: в памяти всплыли события, происшедшие годом позже того злополучного двадцать второго года…

Донос в НКВД был не первым доносом на Гудошникова, Возвратившись с Печоры и сдав книги в университетскую библиотеку, Никита опубликовал статью, первую. Писал о необходимости спасения рукописного наследия древней Руси, о том, что сейчас, когда идет перестройка сознания верующих, закрытие многих церквей и монастырей, самое время искать великие памятники литературы и искусства древности. Собрания и библиотеки наконец оказались в народных руках. И кто знает, в какой груде погибающих древнерусских книг лежит заповедное «Слово о полку Игореве» либо другое «Слово», вообще неизвестное науке? Писал он и о результатах своих поездок в Олонец, на Печору, еще в той, первой статье предлагал отправлять знатоков словесности на поиски памятников литературы и искусства.

Буквально следом, словно эхо отозвалось колокольному набату, появилась статья писателя Цитовичева: «В своих рассуждениях гражданин Гудошников предлагает вернуть в нашу пролетарскую, истинно народную культуру традиции и образцы буржуазной, отжившей свой век культуры. Довольно, гражданин! Вы хлопочете о вчерашнем снеге. Мы должны со всей ответственностью за будущее литературы сказать наше революционное – нет! Нет – возврату к проклятому прошлому! Языком церковного проповедника он пишет о своих политически незрелых мыслях, при виде горы церковной писанины, коей столько веков морочили голову народу, затупляли его самосознание, плачется по поводу того, что в монастырях книги превращаются в прах, и призывает спасать их. Следует со всей внимательностью прислушаться к его голосу и со всей ясностью сказать, что это голос врага, публично оплакивающего закономерную гибель религии – религии, отвергнутой народом!»

Спустя несколько дней Гудошникова пригласили в губ-ком партии и попросили объясниться… На столе лежала статья Цитовичева, присланная кем-то, рядом – пространное письмо архиепископа. «…Коли указом Советской власти церковь отделена от государства, – возмущался священник, – пусть же комиссары не покушаются на святыни православной церкви. Богу угодно, чтобы Святые Писания гибли и превращались в тлен, так пускай же гибнут. На все его воля. Зачем же смеяться над чувствами верующих? С чьего позволения автор известной статьи Гудошников вмешивается в дела церкви, оскверняет Святые Писания?.»

В статье говорилось о симпатиях Гудошникова к церкви, в письме же архиепископа – о святотатстве. Жалобы, отрицая друг друга, тем самым оправдывали Гудошникова.

– А если автор письма не Илья? – снова спросил Гудошников, вспоминая зимовку в Северьяновом монастыре. – Не могу я поверить, что это он. Не могу! Он же мне и сдался там, в сарае, потому что хотел уйти от бандитов. Неужели он мог снова пойти с ними на сделку? После стольких-то лет?

Никита Евсеич спрашивал не Муханова-себя. Спрашивал и вспоминал, верил и не верил. Однажды Илья, проветривая слежавшиеся, отсыревшие книги, сказал, что большевики все-таки христианскую веру примут, ведь зачем-то же Советам церковные книги потребовались? Мол, проведут в религии революцию, наподобие никонианского раскола, и примут новую веру. Никита принялся было объяснять, зачем нужны Советам книги, зачем их нужно спасать и хранить, но, кроме недоумения, ничего в глазах Ильи не увидел.

Да ведь с тех пор четырнадцать лет минуло! Неужто за эти годы он так и не понял, не рассмотрел, что такое Советская власть?

– Посмотрим, товарищ комиссар, на твоего Илью, проверим, – после долгой паузы неопределенно сказал Муханов. – Как найдем его, так и посмотрим… Да, кстати, а маузер тебе придется сдать. Оружие все-таки, на руках… А взамен тебе дадут справку, что ты был награжден именным оружием.

– А какого калибра будет твоя справка? – задиристо спросил Гудошников. – С ней против гостя нежданного не выйдешь. Тогда пусть и орден забирают! А взамен справку! – Он встал, и протез его, казалось, сердито заскрипел. – Не сдам! – глухо и решительно отрезал Никита и вдруг, склонившись над сидящим в кресле Мухановым, спросил:

– Значит, и ты, Серега, не доверяешь мне, а?.. Эх ты, боевой командир эскадрона…

– Не горячись, товарищ комиссар, – остановил его Муханов. – Время теперь другое, ты пойми. Маузер больше тебе не понадобится. Зачем его дома держать? Лишние хлопоты. Вон у тебя Степка подрастает, возьмет еще…

– Не понадобится? – угрожающе тихо произнес Никита Евсеич. – Врагов, говоришь, нет? А фашизм?! Если они, Серега, у себя книги жгут – на этом только не остановятся: Это страшно, когда нация своими руками губит собственную культуру. Это страшно, Серега… А за Степку моего не бойся. Я его научу пользоваться оружием…

Муханов не мог долго ждать и уехал, наказав держать с ним постоянную связь.

Недели две Гудошников жил в неведении. Наконец его вызвали и сообщили, что свидетеля, Илью Потехина, нашли, но не в Тобольске, а в селе Спасском, где он родился, вырос и жил все время.

– Письмо? Письмо он писал? – не выдержал Гудошников.

– Нет, – был ответ. – Потехин от авторства отказывается, мы проведем графологическую экспертизу, установим. А сейчас у вас будет очная ставка с Потехиным.