Слово

– Спокойно, капитан, – бросил Муханов. – Не горячись. Давай послушаем.

Немец, видимо, понял, о чем говорил комбат, и что-то произнес.

– Говорит, вы не сделаете этого, – перевел Зайцев. – Вы должны пожалеть…

– Пожалеть?! – изумился комбат, обращаясь к Зайцеву. – Ты, лейтенант, спроси у него: а они пожалели наши памятники?

– Капитан Глотов! – одернул его Муханов. – Вы мне мешаете. Оставьте нас. Без моей команды никаких мер не предпринимать!

Глотов в сердцах пнул уроненную перебежчиком каску и вышел, увлекая за собой командира батареи и телефониста.

Немец выждал, пока уйдут лишние, и снова затараторил.

– В замке мальчики, – переводил Зайцев. – Я пытался уговорить их сдаться, но это бесполезно… Мальчишки выходят из повиновения командиров. Они получили приказ Гитлера драться до последнего… Они обмануты, они не понимают истинной ценности…

Муханов сел на пустой ящик, где недавно сидел телефонист, и задумался. На мгновение ему показалось, что эта ситуация – мальчишки и исторические ценности – в чем-то знакома. Что-то подобное уже было, но где? В Кенигсберге? Там, помнится, тоже были мальчишки из гитлерюгенда. Они засели в подвале, отстреливались… Потом за угол здания поставили машину спецпропаганды с репродукторами, пытались склонить их к сдаче в плен. Но там был обыкновенный подвал и ничего исторического…

– Доучил своих учеников, учитель, – ворчливо проговорил Зайцев, видимо, от себя. – Из повиновения выходят… В тыл бы наш тебя, «коллега», поглядел бы, что твои ученики в России натворили…

– Кто командует ротой? – спросил Муханов. У перебежчика в глазах вспыхнул огонек. Похоже, раздумья полковника внушали ему какую-то надежду.

– Гауптман Вайсберг! – с готовностью ответил немец. – Маленький фюрер!

– Почему «маленький фюрер»? Он что – из СС?

– Нет-нет, – заторопился перебежчик. – Он устал от войны, он был трижды ранен, кашляет. Сейчас он пьет и играет в фюрера. Для мальчишек он – фюрер… Слепое повиновение, они боготворят его, а ему смешно… Ему надоела война, он – больной… – Зайцев поморщился, слушая немца, и махнул рукой. – Он, товарищ полковник, одно и то же повторяет, как заведенный.

– Есть ли у вас доказательство, что в замке действительно находятся памятники славянской культуры и истории? – спросил Муханов.

Немец напрягся, преодолевая растерянность, и проговорил что-то тихо и решительно.

– Доказательство – это моя совесть, – перевел Зайцев. – Потому я и пришел к вам… на вашу сторону. Я пришел просишь защитить культурные ценности… Это печально, но я не мог уговорить… склонить на это немцев. Потому прошу вашей помощи… Я верю в будущее Германии, свободной от фашизма… Дальше он кается, товарищ полковник, говорит, стал жертвой тотальной войны. В русских не стрелял, наоборот, уговаривал свой взвод сдаться… Ну вот, опять понес одно и то же…

«Вспомнил! – обрадованно подумал Муханов. – Вот откуда эта ситуация!..»

Дикий камень стен погреба словно раздвинулся, создавая простор. Он прошелся от стены до ступеней выхода, вернулся назад.

Там, в Олонце, было иначе, но все равно: мальчишки и культурные ценности. Были беспризорники, измученные голодом и холодом дети, а бывший комиссар Никита Гудошников ходил спасать книги… Что же он тогда говорил, Никита? Что-то он такое сказал!.. Ага, дети спросят потом об этих книгах! Спросят… Но эти-то, из гитлерюгенда, – они ведь не спросят. Им сейчас на все наплевать.