Слово

Сердце его оборвалось, когда он увидел в руках у бритого свои документы.

– Да ты не жилься, – продолжал балагурить щербатый. – Хлебушка не только комиссарское брюхо просит.

Бритый развернул мандат, выданный Мухановым в Олонце, и нахмурился, покусывая губу. Третий, мужик лет тридцати, сидел безучастным и мелко-мелко, по-кроличьи, жевал. Из-под скуфейки его лез наружу кудрявый, густой чуб.

– Эхма! – вздохнул щербатый. – Хлеб твой хорош, да все одно нету на свете лучше нашего донского хлебушка!

Тот, третий, сдавленно хохотнул и, стащив скуфейку, выпустил на волю буйные кудри.

– Итак, Никита Евсеевич, – задумчиво сказал бритый, – какими судьбами в наши отдаленные края?

«Бандиты, – думал Гудошников. – Бритый, похоже, из благородных, наверняка белый офицер. Документы и протез у него. Ну вот и все…» Сознание работало ясно, не оставляя никаких надежд. Он уперся руками и сел. Погибнуть так просто и глупо! Взяли сонного, даже не связали… А зачем его вязать? Куда он без протеза?

– Что же вы, комиссар? Язык отнялся? Ну?

– Позвольте, вашбродь, я спрошу? – щербатый, видно, из казаков, проглотил нежеванное и прочистил, поцыкивая, зубы.

– Погоди, – отмахнулся офицер. – Тут у вас сказано, что вы ногу за революцию потеряли, а не язык. Ну, так что же, Никита Евсеевич?

Гудошников сел, но не мог теперь оторвать руку от шинели. Под рукой, в кармане, был маузер! Сквозь подкладку он чувствовал ладонью его рукоятку и коробку магазина. Сонного его обыскали, вывернули карманы френча, достали документы, вероятно, обшарили все под головой, взяли котомку с хлебом, а маузер был в кармане шинели, расстеленной подкладкой вверх! Видимо, решили, что спит здесь человек военный, а значит, оружие должен держать под рукой и головой. А оно-под ребрами было! И чтобы теперь проникнуть в карман шинели, надо отвернуть ее полу…

– Вот что, комиссар, – выдержав паузу, продолжал офицер, – у нас нет времени долго возиться с вами. Прошу вас, говорите правду, зачем вы приехали в монастырь?

– Грешки свои комиссарские замаливать! – снова расхохотался казак. – Святым мощам поклониться!

«Они чувствуют себя хозяевами, – подумал Гудошников. – Их – трое, я – один, без ноги и без оружия, как им кажется… Потому и не обыскали как следует. Возможно, и не подозревают о маузере/Теперь надо незаметно достать его!»

– Чего с ним канитель разводить? – спросил казак. – Он мне зараз гутарить начнет…

Гудошников не ожидал удара. Вернее, ожидал, но не так скоро. Казак ударил его сапогом в лицо, отчего Никита упал на шинель, прикрыв животом маузер. Во рту стало сладко, онемели губы.

– Последний раз спрашиваю, – не теряя спокойствия, продолжал офицер. – Зачем вас черт понес сюда глядя на зиму, и к тому же инвалида?

Никита подсунул руку под шинель, однако резкий рывок отбросил его назад. «Что им надо? – мелькнуло в сознании. – Они знают уже, комиссар, хотя и бывший… Должны бы шлепнуть, а тянут… Что им надо?»

– Ефим! Раздень его! – приказал офицер и набросился на кудрявого, тем временем уписывающего хлеб:

– А ты чего сидишь? Помогай!