Слово

– А по деревням да селам развезли, – пояснил председатель. – И нам маленько досталось. Лошадей вот дали, веревки, железо. До тебя уж наезжали, спрашивали…

– Кто?

– Да ваши, из чека товарищи.

– А книги? Книги не видели?

– Вроде не видал, – пожал плечами председатель. – Помню, от монахов привозили сети, невод привозили и передки сапожные, а книг не было… Наши-то, спасские, туда не ездят.

До Северьяновой обители оставалось двадцать верст. Лошадь бежала резво, беспокойно оглядываясь назад красным, кровяным глазом. Возница сидел на передке и упорно молчал. Гудошников пробовал разговорить его, спрашивал, как собираются делить Привезенный хлеб, хватит ли его на зиму, много ли ребятишек, однако мужик отмахивался от него двумя-тремя словами, дескать, когда его хватало, хлеба-то? Это ребятишек много, а хлеба всегда мало.

Ближе к вечеру выехали к реке Печоре. Возница остановил коня, выждал, покуда Гудошников сойдет на землю, и, развернувшись, поехал назад.

– Ты куда? – запоздало спросил Гудошников. – А дальше – как?

– Дальше тебе на Монастырский остров надо, – оглянувшись, ответил тот. – Обитель-то на острове. Лодку на берегу пошарь, можа, и найдешь. А мне домой надо, там хлебушек делют!

Гудошников выругался, спустился к воде. Река в этом месте была широкой, на горизонте темнел сосновый бор – то ли остров, то ли противоположный берег, пойди, угадай. Тут еще снежок стало пробрасывать, и застелила пелена речную даль. Никита прошелся по речному откосу и сел на камень. Ни души кругом, да и лодок не видать. Грохот колес за спиной, почти затихший, вдруг стал нарастать, и вскоре на берег вылетела знакомая телега. Мужик бросил вожжи и начал спускаться к воде. Гудошников сунул руку в карман шинели, нащупал маузер…

– Послушай, парень, – неожиданно по-простецки заговорил возница, хотя дорогой звал комиссаром. – Ты, можа, вернешься со мной, а? Пропадешь ведь один-то, на деревянной ноге? Тута, как монастырь закрыли, страшно жить стало. Сказывают, бога прогневали. Один наш спасский мужик пропал… Поехал в монастырь за железом, с куполов железо снять, и до сей поры нету. На что уж Петро Лаврентьев старик бывалый, а и то, сказывают, в Спасское ехать собрался.

– Не пропаду, – сказал Гудошников.

– Ты глянь-ко на себя. Ты же хворый, желтый весь – как жить станешь? Хлеба-то тебе там не припасли. Подохнешь от хвори либо с голодухи, недели не протянешь. Люди сюда не заезжают, а сам на одной ноге далеко ли уйдешь? Вот-вот снега лягут.

– Ничего, – успокоил мужика Никита. – Хлеба у меня недели на две хватит, а дольше мне здесь и делать нечего.

– Ну, гляди сам, – недовольно сказал возница. – Ты вот что, ты к Петру Лаврентьеву прибивайся. У него еще монах какой-то должен жить, рыбаки сказывали…

– Монах? – насторожился Никита.

– Ну, остался один… Втроем-то вам лучше будет. У них, поди, картоха есть, да и мучишка, поди, осталась какая… Правда, сам Петро немножко умом тронутый, городит и городит… Но все равно с имя тебе легше и не так жутко, если зло какое затеется.

– От кого – зло? Что вы все про зло?

– Кто его знает, от кого… – вздохнул тот. – Пропал же наш мужик.

– Спасибо за совет, – бросил Гудошников. – Ты бы еще с лодкой помог.