Молчал игумен, слушал. А за спиной-то все кто-то стоит и тоже молчит, пыхтит в затылок… Не выдержал, оборотился Ларион и глазам своим не поверил: Тихон разогнулся и уж почти прямой стоял, одной высоты с воеводой.
Стрельцы же откушали в монастырской трапезной, обогрелись и снова на улицу, во двор. Умяли снег посередине, натащили дров из поленниц и выложили клеть вперемешку с соломой. Хоть и был приказ игумена всем мирским людишкам сидеть тихо по углам и не выставляться, да не стерпел кто-то – высунулся поглядеть, что там стрельцы во дворе делают. Выглянул и заорал благим матом. За ним другие подхватили, и полетело:
– На костер садить кого-то будут!
– Жечь! Жечь хотят!..
– У-о-о-а…
Вывернулся откуда-то юродивый, проскакал козлом по двору и зашептал так, что везде слышно:
– Самого владыку жарить будут Лариона!..
Будто колокольный перезвон разнеслась весть, и зароптал народ, полез из своих нор и углов, вывалил на двор, сгрудился, стабунился возле клети. Молчаливые краснорукие солевары, прокаженные в язвах, странники, юродивые и беглые раскольники в скуфейках. А метель все метет, белит толпу – и уж не понять, кто где. Даже стрельцов так снегом залепило – по одним бердышам и узнаешь.
– Да что же это, православные? За что мучения такия?!
– Ныне супостатам легше на Руси жить…
– На все воля Божья, терпите, православные!
– Тихо! Воевода идет!
Воевода кликнул стрельцов: трое из них со всех ног бросились к нему, а другие начали поджигать солому в клети. Огонь неторопливо высекли, трут раздули, потом от него тряпицу смоляную запалили и тогда уж огонь к соломе поднесли. Прикрывают его от ветра полами кафтанов, берегут, чтобы не задуло, радуются, словно костер разводят, чтобы хлёбово сварить или обогреться.
Притих народ, а кто и на колена пал, руки к небу – – шорох от молитв да проклятий, сказанных шепотом.
– Идут! Идут!
От собора вереница людей потянулась. Шагают медленно, будто на погост покойника несут. Впереди архиепископ с посохом, глядит величаво, далеко, щурится от метели. За ним игумен Ларион тащится с книгами на руках – гнется, качается; потом стрельцы-молодцы – эти легко ступают, хоть и груз велик. Последним Тихон бредет, озирается и безголосо кричит черным ртом. Народ на Тихона глядит – что такое?! То хворый ходил, согнутый, как сосна на болоте, а здесь – эким дубом возвысился!
Воевода сбоку всех по сугробам ступает, режет снег красным сапогом, сабелькой позвякивает.
Остановились у костра, сбросили ношу и отступили к толпе. А пламя-то разгорелось, охватило поленья1 искры в небе со снегом смешались.
– Сади книги! – приказал Арсентий и навис над Ларионом. – Эти книги богохульные, сади в огонь.
Ларион замер, не шевельнется. Несколько расторопных стрельцов похватали книги да начали их в огонь бросать.