Как-то под вечер пришел с Вассаргой старый охотник, из тех, из шести, пришедших со мной. Положил низкий-низкий поклон.
— Чего ты, старик?
— Пришли по Тропе люди. Через Язгулон. Видели наших. Иштпар, дочь, помнишь?
— Ну?
— Выздоровела. Закрылась язва, что ты лечил, таксыр.
— Не от моего лечения закрылась, скажи ты ему, Вассарга. Я ведь не лекарь.
Вассарга улыбается: лукавы ласковые глаза.
— Знаю! Ты не лекарь — а вылечиваешь; не возишь золота — а богат, не святой — а держишь судьбу. Ты — Нарушитель!
Может быть, и вправду к э т о м у приводит Тропа?
Нарушитель! — И больше не надо?
Силы возвращаются. Я уже ступаю босиком по ковру. Не больно. Бек все настойчивее надоедает своими расспросами — лыком шитый политик. Точно я не чувствую ветра с того, с афганского берега: от английской резиденции в Кабуле.
Наконец день отъезда назначен. Лошади, вьюки, чиновник бека, джигиты: едем по-прежнему. Опять не надо думать ни о ночлегах, ни о запасах. До самого Памирского поста. Там — русские войска, офицеры, начальство: они уже позаботятся переправить меня на Алай.
Бек на прощанье атакует в последний раз:
— Сколько мы ни говорили — ах! по-дружески, открыта душа! — так ты и не сказал мне, зачем нарушил Заповедь Тропы? И теперь не скажешь? Ой, неласков ты ко мне, таксыр. Что будет — а? — если светлейший эмир пришлет ко мне с запросом: почему ты Тропу прошел? Ведь он, наверное, знает уже о нарушенной Заповеди.
— Не пришлет эмир гонца, не тревожься. А если бы прислал — передай, как я тебе говорил: нарушил потому, что она — Заповедь!
— Ты смеешься, таксыр. Как сказать такое слово эмиру? Разве сам он не Заповедь?
А ведь и вправду! Велик же счет Хранителям — крэн-и-лонгам…
Зато с язгулонцами простился задушевно, как с родными.
— Не вернешься ты к нам больше, таксыр. А как бы мы теперь тебя принимали!..
— Может быть, и вернусь…