Вассарга качает головой:
— Нет, не вернешься. Не пойдешь ты два раза по одной дороге!
Посылаю поклон и еще благодарность Джалэддину и Дарвазскому беку: хороший старик.
— А крэн-и-лонгам? — посмеиваются.
— Что им посылать?.. У меня с ними нет счета.
— Народ сведет! — кивают язгулонцы. — Уже сейчас, слышно, двинулись поселенцы — и от Кала-и-Хумба и от самого Гиссара: и к тамошним дошла весть. Ведь подумать надо! — сколько было Заповедью угодий прикрыто. И под пахоту и под пастьбу. Помнишь гору ту, на которой нас туры спасали? Вся травяная… Сколько можно там богары засеять! А уголь, а железо в горах… Все под Заповедью было. На охоту выйти в окрестные горы — и то от крэн-и-лонгов шло разрешение под запретным условием: если выйдешь на Тропу — сворачивай раньше заката в сторону, сворачивай, хотя бы к скале прижал тура. От Язгулона и до Турьего Лба — их была вотчина: не счесть ташей. Теперь всему конец: нет у них больше власти над землею — пробьет народ по Пянджу твердую торговую тропу, распашет горы и плугом и киркою. От дедов — тоска по той земле. Да вот: ждали Нарушителя…
Должно быть, это хорошо; а почему-то от слов этих неприятно как-то стало… лучше бы не говорили. Разве для них это в с е? А для меня…
Какое все это для меня новое, новое…
От Кала-и-Вамара к Памиру мы двинулись спешным порядком: на переменных лошадях, почти без привалов. Измерять черепа, записывать существительные и прилагательные я перестал. О другом мысли. И домой тянет какою-то гневною, напряженною тягой.
Тропа — по-прежнему берегом Пянджа — показалась безмерно легкой после дарвазских переходов. Подъем идет все время, но подъем ровный. Много кишлаков. Воды и зелени вдоволь. В поселениях шла уже молотьба. На всем пути с откосов гор сползали запряженные быками или яками «чигина» — дровни, заваленные снопами пшеницы и люцерны: на колесах по горам езды нет. На огромных токах, увязая в соломе медленно кружили волы, парами, с мальчонком у выгнутого ярма волоча по разбитым вязкам тяжелый и длинный деревянный «чапар» — бревно, обмолачивающее колос. Работают одни мужчины: ни на токах ни на полях — на жнивье даже — женщин не видно.
Попадаются поляны, заросшие спелым, уже осыпающимся овсом. Об уборке его никто, видимо, не думает. Поляны потоптаны, по ним бродят свободно чьи-то мохнатые козы.
— Почему не жнут?
Проводник удивленно подымает брови.
— Жать гыз? Это же не хлеб, это — гыз, дикая трава. Кто ее есть будет?
— У нас, на Западе, ее нарочно сеют — лошадей кормить.
Смеется.
— И лошади едят?.. Такое?
— Еще как!
Он задумывается на секунду. Потом спрашивает:
— А правда, что у вас есть железные лошади, на которых человек ездит быстро-быстро, и другие железные, которые тащат много повозок зараз..