Рахметулла встал.
— Если так, извините меня, мне придется немедля отдать некоторые распоряжения. Мы не ждали столь скорого вашего отлета.
Он вышел, бесшумно ступая по мягкому ковру.
— Жаль уезжать, — сладко потянулся Жорж, закидывая руки под голову. — Смотри — виноград какой. Из-за него одного стоило бы остаться. И задирали Рахметуллу вы, по-моему, зря. Может быть, ему на пользу пошла прошлогодняя переделка: на прием, во всяком случае, пожаловаться нельзя. Ты-то чего расхрабрился, Гассанка?
— А мне что? Говорю или молчу — судьба у меня одна: отвечать не мне, а таксыру. Говорил я, а слушал он тебя. Разве не верно? И сказку не мне он сочинил, а тебе — сколько я ни старался.
Мы рассмеялись.
— Умная ты все-таки бестия! А от третьей сказки нам во всяком случае не уйти, Жорж.
— Черт вас знает! Пожалуй, что и так. А зачем ты ему наплел про малярию?
— Болезнь удобная: в любой момент можно сослаться на пароксизм. На въезде она меня уже выручала… — Я напомнил об избегнутом рукопожатии.
Третий час. Мы все еще нежимся на шелковых подушках: все равно работать в Каратаге не будем.
Джевачи, уже в парадном одеянии своем, при сумке и сабле, быстро вошел, не без кокетства обмахиваясь платком. Он таинственно наклонился ко мне.
— Радость тебе будет, таксыр. Большая радость.
— Какая радость?
— Сейчас идет Рахметулла — он сам скажет.
— Не утерпел, джевачи, — добродушно смеется появившийся следом, все еще по-домашнему, Рахметулла. — Бек в знак радости вашему приезду прислал вам в подарок коня: он знает — нет лучшего подарка лихому наезднику. Потрудитесь выйти во двор — выбрать: четырех коней на выбор прислал бек.
Гассанка не удержался — захлопал в ладоши. Мы, соблюдая степенность, медленно вышли вслед за Рахметуллой.
На внутреннем — конюшенном, обломками плит и крупным булыжником выложенном тесном дворе, где на приколах стояли, закрытые с головою попонами, кони Рахметуллы, у каменной высокой террасы конюхи держали под уздцы четырех незаседланных лошадей. Три — почти одинаковой, вороной масти, откормленные и тяжелые, того типа, который так любят для выездов своих именитые горожане Бухары: ровны на ходу, спокойны, крепки, как паровозы. Четвертый — золотистый аргамак с черной гривой и редким породистым хвостом. Он один, беспокойно переступая тонкими, сухими ногами, чуть тронутыми чернью по золоту у самых копыт, раздувал, косясь, нервные, трепещущие ноздри.
Я не колебался ни секунды: конечно, вот этот!
Рахметулла одобрительно кивнул головою:
— Спросите бека: я сразу же сказал, на ком вы остановите выбор.