— Что ж…
Невелинг помолчал, приложил к усам большой клетчатый платок, вытер клочки пены и продолжал:
— Надеюсь, образование свое ты завершил… Кембридж, Сорбонна, ну и вообще… посмотрел свет, познакомился с людьми, с идеями… А теперь? Отдохнешь дома и… что дальше?
Невелинг произнес это равнодушно, будто невзначай, и прикрыл тяжелыми веками глаза, демонстрируя полное наслаждение ледяным элем.
Виктор ответил не сразу, словно выигрывая время, поднес кружку к губам и долго, неторопливо пил, задумчиво глядя куда-то поверх головы отца. Потом поставил кружку перед собою на белый садовый стол.
— Я устал, отец, — просто сказал он. — Мне нужно сначала во всем разобраться, и прежде всего — в самом себе… Могу сказать только одно: моя родина здесь, и я не хочу больше жить человеком без родины…
— Да, я вижу, что ты действительно устал, — согласился с ним Невелинг. — Но раз ты понял, что у тебя есть родина, — это хорошо, ради этого стоило помотаться по свету. Я рад за тебя, сынок…
Он глотнул эля, сделал паузу, потом продолжал, и в голосе его стали крепнуть жесткие нотки:
— Но любить родину — этого нам сегодня мало. Право на нес нам приходится защищать, защищать с оружием в руках. И ты знаешь, от кого. Наших черных подстрекают красные. Коммунисты хотят отнять у нас родину, лишить нас земель наших предков. Но в Европе все больше сочувствуют черным. Пас предают даже наши друзья. За наш счет они хотят вернуться в Африку, которую так бездарно потеряли, и для этого заигрывают с черномазыми африканскими диктаторами, болтая ими о демократии. И если мы не защитим сами себя, если мы не будем бороться всеми средствами, придет время, и мы проиграем и станем вышвырнутыми отсюда. И если ты понял, что человек ты — ничто, не человек, а животное, тебе придется доказывать свое право на родину. Подумай об этом.
Виктор опять поднес кружку к губам, поморщился, не допив, опустил кружку:
— Я очень устал, отец. Просто устал. Не все сразу.
Глава 5
А сегодня, спускаясь к обеду, Невелинг непроизвольно задержался на верхней ступени лестницы, вдруг не увидев за столом Виктора. В кухне были лишь Марта с фрау Ингой, расставлявшие на столе, покрытом пестрой джутовой скатертью, семейные оловянные приборы. Невелинг нахмурился. За те несколько месяцев, которые прошли после возвращения сына из Европы, Невелинг привык видеть его за обедом каждый раз, когда ровно в восемнадцать ноль-ноль спускался из своего кабинета в кухню.
И сейчас, не увидев сына, Невелинг вдруг остро понял, что все эти месяцы он в глубине души боялся, что Виктор вдруг исчезнет, покинет родной дом, его и Марту, и у них нет никаких сил удержать его, и они полностью зависят от зыбкого, непредсказуемого настроения сына, от которого их все больше отделяет что-то непонятное и непостижимое, принесенное им из дальних, чужих краев.
И теперь вот кольнуло в сердце, сердце испуганно сжалось, но лишь на мгновение, и сразу же стало легко, будто с плеч свалился непосильный груз: ведь отсутствие Виктора совсем не было неожиданным. Вчера утром Невелинг сам, с глазу на глаз, в своем рабочем кабинете приказал сыну через несколько часов покинуть Преторию с секретной миссией, о которой, кроме Невелинга, во всем государстве знало лишь пять-шесть самых высокопоставленных лиц. Да, именно Виктору Невелингу было решено доверить участие в проведении операции «Час Пингвина», единственному из всех сотрудников службы, которой руководил он, Леон Невелинг. И в тот же день, вчера вечером, с наступлением темноты, Виктор покинул город, подчиняясь полученному приказу.
Да, Виктор Невелинг стал сотрудником службы безопасности через месяц после того, как вернулся в родной дом. И весь этот месяц прошел в долгих и трудных разговорах между отцом и сыном. Сначала это было похоже на разговоры глухих: отец говорил одно, сын отвечал другое, контакта не было, зато было взаимное раздражение. После первых же нескольких дней, наткнувшись на почти враждебную сдержанность сына, Невелинг понял, что в голове у Виктора сумбур и сумятица от того, чего он поначитался и понаслышался в этой растленной, ханжеской, сытой Европе, болтающей о гуманизме, об идеалах, о правах человека, пока все это не касается интересов тех, кто ею заправляет.
— Да, все эти болтуны-либералы и фальшивые борцы за демократию любят бросать камни в чужой огород, — решительно пошел Невелинг в наступление. — А если, не дай бог, власть в нашем богоданном краю действительно захватят черные? Все, что веками здесь создавали еще наши предки и что продолжаем создавать сегодня мы, рухнет, обратится в прах, как это случилось в соседних странах, где идет племенная грызня, где никто не хочет работать и каждый хочет управлять, где главная цель жизни — иметь побольше денег, цветную виллу, черный «мерседес» и белую жену… Да, эксцессы апартеида существуют, спору нет, но апартеид — раздельное развитие белой и черной общин — задуман как средство, не позволяющее одной общине доминировать над другой, дающее каждой общине развиваться по собственным внутренним законам…
Так говорил Леон Невелинг.
— Все это нам объясняли еще в школе, — возражал Виктор.
И он вспоминал, как на одном из уроков седая, в больших черепаховых очках учительница показала его классу квадрат белой бумаги, разделенный жирной красной линией пополам. Одна половина была закрашена черной краской, другая оставлена белой.
ebooksa