«Если наше общество будет построено так… — Учительница ловко, как профессиональная фокусница, поворачивала бумагу так, чтобы черная половина была сверху, над белой. — Тогда черные будут давить на белых, будут сверху. А вот так… — Она с той же ловкостью переворачивала лист наоборот. — Так будут давить на черных белые. Значит, надо, чтобы было вот так…»
Теперь лист бумаги был повернут по-иному: справа была черная половина, а слева белая, и жирная красная черта, казалось, вырастала из земли и тянулась прямо в самое небо, разделяя черную и белую половины листа незыблемо и неколебимо.
«Вы видите, дети, черные теперь сами по себе, мы, белые, сами по себе. Мы не вмешиваемся в их дела и не позволим, чтобы они вмешивались в паши. Это и называется апартеид, раздельное расовое развитие. Всем понятно? Вопросы есть?»
Вопросов относительно разумности апартеида ни у кого не возникало, все вопросы были давно решены дома, в семье, с папами и мамами, дедушками и бабушками. Все могло быть в жизни только так и никак по-другому: у белых своя жизнь, у черных — своя. Разве это не справедливо? Конечно же, справедливо! Потому так и шло здесь все столетиями!
И когда сейчас отец говорил, что если бы не подстрекательство коммунистов, поддерживаемых слизняками-либералами, если бы не действия черных террористов, нашедших приют в соседних странах и стремящихся превратить родину Виктора в новый Ливан, столько лет уже раздираемый междоусобной войной, то раздельное развитие общин привело бы в конце концов к установлению расовой гармонии. Виктору вспоминались решительно сверкающие очки седовласой и волевой классной дамы, которой были доверены первые годы его пребывания в школе, открытой только для отпрысков особо родовитых и избранных семей.
А Леон Невелинг упрямо старался пробудить в сыне бойцовские качества, заложенные в нем с детства, но растерянные потом в общении с европейскими слизняками, убедить его в том, что сейчас не время рефлектирующих интеллигентиков…
— Веселыми, находчивыми и смелыми хочет видеть нас жизнь, ибо она девушка и полюбит только воина, — цитировал Невелинг Нитцше, которого когда-то в молодости почитывал. — Каждый белый мужчина нашей страны должен доказать, что он настоящий мужчина и не бежит от борьбы за землю своих предков, за родину.
Леон Невелинг искренне верил во все это.
— Но ведь наша родина — это и родина черных! — вырвалось у Виктора. — Да, каждый человек имеет родину и имеет право на нее. Или черный — не человек?
— Человек? — усмехнулся Невелинг. — Как говорил великий Нитцше, человек — это всего лишь путь от животного к сверхчеловеку, это канат, натянутый над пропастью, и у нас нет выбора, мы должны пересечь по этому канату пропасть между животным и сверхчеловеком. Там наша родина, и никто, кроме нас, не имеет на нее права.
Виктор лишь вскинул на отца растерянный и удивленный взгляд.
День за днем проходили в таких беседах. И однажды Невелинг почувствовал, что говорить с сыном ему становится все легче и легче, и понял: кризис миновал, он возвращает себе сына.
Сотрудники ведомства Леона Невелинга не удивились, когда среди них появился Невелинг-младший. Такое было в порядке вещей, издавна заведенном и неукоснительно поддерживавшемся во всей государственной и партийной схеме страны, — у кормила ее должны были стоять надежные люди, консерваторы, воспитанные по образцу и подобию сменяющих друг друга поколений. Чужаки, аутсайдеры в коридоры власти попадали крайне редко и доверием так до конца и не пользовались. Зато таким, как Виктор Невелинг, было открыто все, он был настоящий продукт воспроизводства истеблишмента и автоматически вписывался в его закрытую корпоративность.
Для начала он занял невысокую должность в отделе анализа и конъюнктур, но никто не сомневался, что это только для начала. Парень, как сразу выяснилось, был головастый, истинный интеллектуал, умеющий видеть и предсказывать развитие событий на много ходов вперед и находить неожиданные и по-шахматному красивые, оригинальнейшие решения в самых скучных и неинтересных, рутинных ситуациях. Способствовало этому, конечно же, и то, что в службе он был новичком-дилетантом и на него не давил груз накапливавшихся в ней штампов и шаблонных приемов, традиций и амбиций, ошибок и идеалов. В его работе, без оглядки на авторитеты, была свежесть, смелость, дерзость, о чем его непосредственный начальник с удовольствием докладывал Невелингу. Постоянно докладывалось ему и о том, как сын постигает азы своей новой профессии. Ему специально выделили время для посещения занятий в спецшколе, где обучали всему, что нужно профессиональному разведчику, — от приемов рукопашного боя и стрельбы с двух рук вслепую — «по-македонски» — до радиодела и ориентировки на местности и всяких других штучек, без которых настоящий профессионал сегодня немыслим.
Виктор занимался старательно, с явным удовольствием, и инструкторы его хвалили. Выслушивая подобные доклады, Невелинг недовольно морщился и сердито пыхтел, демонстративно давая понять, что выслушивает их только в силу служебной необходимости, но многоопытный шеф Невелинга-младшего лишь усмехался в душе: Невелингу-старшему слышать такие оценки своего сына было, несомненно, приятно.
Коллеги по отделу, все имевшие неплохие связи и не обижаемые отношением начальства, Виктору втайне завидовали и потихоньку ворчали, что при таком отце, подчиняющемся лишь одному премьер-министру, каждый был бы семи пядей во лбу, даже при самых средних способностях, а уж если способностей чуть побольше, то вообще бы сделал феерическую карьеру.
Леон Невелинг знал и об этих разговорах, сведения о них поступали из контрразведки. Но не обращал на них никакого внимания, считая, что пар из котла должен обязательно выпускаться, а те, кто отводит душу в ворчании, до точки взрыва никогда не дойдут, надо лишь на определенном этапе снять напряжение — поощрить, повысить, продвинуть или сделать еще что-нибудь в том же духе, — мало ли существует способов купить человека, тем более за казенный счет!
Прежде чем поручить сыну операцию «Час Пингвина», Невелинг долго взвешивал все «за» и «против». Конечно, с одной стороны, в оперативной работе Виктор не имеет совершенно никакого опыта. Неизвестно, выдержат ли нервишки, не сорвется ли. Но с другой — операцию будет проводить такой матерый волк, как сам Пингвин, да и парни, которых он привез с собою на это дело, профессионалы высокого класса. «Уотчгард» — частное бюро охраны безопасности, созданное Пингвином после выхода в отставку и на пенсию, берет за свои услуги дорого, очень дорого, но работает без провалов и неудач — это исключается на все сто процентов!
Поэтому удача операции несомненна и, кроме наград и укрепления позиций Виктора в Системе, ничем сыну не грозит: многоопытный Пингвин за ним присмотрит. Но самое главное (Невелинг задерживал дыхание, когда думал об этом!) — то, что придется пережить Виктору, будет шоковой терапией: выдержит — займет свое место в строю рядом с отцом и теми, кто готов скорее умереть, чем потерять родину, землю предков.
О том, что Виктор может этого испытания не выдержать, Невелинг старался не думать, гнал от себя нежеланную, трусливенькую мыслишку. Нет, сын обязательно, обязательно пройдет через это испытание — испытание огнем и кровью, которое очистит его душу от мусора, набившегося в псе в Европе. И тогда… Тогда стареющий Невелинг постарается, чтобы через несколько лет сын занял место, которое он занимает сегодня. А он, Невелинг, сможет, наконец, со спокойной душой целиком отдаться своему хобби — фотоохоте в парке Крюгера, и альбомы с его трофеями будут публиковаться под его настоящим именем, и золотые медали, присужденные ему на международных конкурсах и выставках, посвященных защите окружающей среды, будут присуждаться фотомастеру по имени Леон Невелинг, а не мифическим псевдонимам, которые за его искусство удостаиваются этих премий сегодня. Да, имя Леона Невелинга вновь явится на белый свет… ценою ухода во тьму имени Виктора Невелинга.
ebooksa