Иван Гаврилович подошел и спросил негромко:
— Что у вас?
— Да вот… ртутные пары исчезают… — Я почему-то ответил ненатуральным шепотом. — Вот смотрите…
Пары ртути то поднимались зелеными клубами, то исчезали от малейшего поворота ручки потенциометра. Сколько мы смотрели — не знаю, но глаза уже слезились от напряжения, когда мне показалось, что голубое зеркальце ртути в ванночке стало медленно, очень медленно, со скоростью минутной стрелки, опускаться.
— Оседает… — по-прежнему шептал я. Иван Гаврилович посмотрел на меня из-за очков шальными глазами:
— Запишите режим…
Ну, что было дальше, в течение трех часов, пока оседала ртуть в ванночке, я и сам еще не могу восстановить в памяти. В голове была какая-то звонкая пустота, полнейшее отсутствие мыслей. Подошел Сердюк, подошла Оксана, и все мы то вместе, то по очереди смотрели в камеру, где медленно и непостижимо оседала ртуть. Она именно оседала, а не испарялась — паров не было. Иван Гаврилович курил, потом брался за сердце, морщился, глотал какие-то пилюли — и все это делал, не отрывая взгляда от перископа. Все мы были как в лихорадке, все боялись, что это вдруг почему-то прекратится, что больше ничего не будет, что вообще все это нам кажется…
И вот оседание в самом деле прекратилось — над оставшейся ртутью снова поднялись зеленые пары. У Ивана Гавриловича на лысине выступил крупный пот. Мне стало страшно… Так прождали еще полчаса, но ртуть больше не оседала. Наконец Голуб хрипло сказал:
— Выключайте, — и тяжело поднялся на мостик, к вспомогательной камере, откуда вытаскивают ванночку.
Сердюк выключил мезонатор. Иван Гаврилович перевел манипуляторами ванночку во вспомогательную камеру, поднял руку к моторчику, открывающему люк.
— Иван Гаврилович, радиация! — робко напомнил я (ведь ртуть может стать сильно радиоактивной после облучения).
Голуб посмотрел на меня, прищурился, в глазах его появилась веселая дерзость.
— Радиации не будет. Не должно быть. — Однако стальными пальцами поднес к ванночке трубочку индикатора. Стрелка счетчика в бетонной стене камеры не шевельнулась. Голуб удовлетворенно засопел и открыл люк.
Когда ртуть слили, на дне ванночки оказалось черное пятно величиной с пятак. Стали смотреть против света, и пятно странно блеснуло каким-то черным блеском. Отодрать пятно от поверхности фарфора не было никакой возможности — пинцет скользил по нему. Тогда Иван Гаврилович разбил ванночку:
— Если нельзя отделить это пятно от ванночки, будем отделять ванночку от него!
Фарфор стравили кислотой. Круглое пятно, вернее клочок черной пленки лежал на кружке фильтровальной бумаги… Потом уже мы измерили его ничтожную микротолщину, взвесили (пятно весило 48,5 грамма), определили громадную плотность. Неопровержимые цифры доказали нам, что это ядерный материал. Но сейчас мы видели только черную пленку, крошку космической материи, полученную в нашей лаборатории.
— Вот! — помолчав, сказал Иван Гаврилович. — Это, должно быть, и есть то, что мы назвали „нейтрид“.
— Нейтрид… — без выражения повторил Сердюк и стал хлопать себя по карманам брюк — должно быть, искал папиросы.
А Оксана села на стул, закрыла лицо ладонями и… расплакалась. Мы с Голубом бросились ее утешать. У Ивана Гавриловича тоже покраснели глаза. И — черт знает что! — мне, не плакавшему с глупого возраста, тоже захотелось всласть пореветь. В сущности, мы — простые, слабые люди! — вырвали у природы явление, величие которого нам еще трудно себе представить, все свойства которого мы еще не скоро поймем, все применения которого окажут на человечество, может быть, большее влияние, чем открытие атомного взрыва. Мы много раз переходили от отчаяния к надежде, от надежды — к еще большему отчаянию. Сколько раз мы чувствовали злое бессилие своих знаний перед многообразием природы, сколько раз у нас опускались руки! Мы работали до отупения, чуть ли не до отвращения к жизни… И мы добились, а когда добились, не знаем, как себя вести.
Потом реакция прошла. Оксана успокоилась. Сердюк отошел куда-то в сторону и вернулся с бутылкой вина. В химшкафчике нашлись две чистые мензурки и два химических стаканчика.
ebooksa