Чекист

22
18
20
22
24
26
28
30

Со стариком жили тридцатилетняя дочь Елена и младший сын Владимир, в прошлом году окончивший школу и пишущий стихи, которые нигде не печатались. Муж Елены, Константин, был капитаном царской армии. В бурные годы гражданской войны он ушел к Врангелю и пропал без вести.

В дом на Канатной улице, где жили Родневичи, Медведев еще не заходил.

Сейчас, после разговора с Латышевым, торопясь к Жоре проверить, действительно ли уехал Володя, Медведев придумывал десятки способов, чтобы в тот же вечер проникнуть в квартиру Родневичей. Но все казалось ему непригодным, все могло вызвать подозрение. А время шло — был уже второй час пополудни. Трамвай как назло едва тащился. На повороте Медведев спрыгнул с площадки, пробежал заросшей дорожкой между чьими-то дачами к обрыву и увидел внизу отчаливающую шаланду с грязно-желтым парусом в заплатах.

На корме Жора, нагнувшись, что-то укладывал, придерживая одной рукой румпель. А на носу, лежа грудью на бушприте, покачивался над водой капитан футбольной команды Володя Родневич. Под свежим ветерком шаланда быстро шла в открытое море.

Резануло по сердцу. Неужели Жора предал? Или же с самого начала обманывал? Впрочем, Жора ведь никогда ни о чем прямо не говорил...

Сбежал с обрыва. На входной двери огромный ржавый замок. Последняя надежда — нет ли ключа под камнем у порога, где Жора обычно оставлял его для Медведева.

Ключ оказался там.

В комнате на ящике, заменявшем письменный стол, под куском пемзы лежал обрывок тетрадной бумаги в масляных пятнах, на котором корявыми печатными буквами было выведено:

«Вертаюс вечером».

Поистине, Жора был загадкой.

Взволнованный, шел Медведев по Садовой улице к институту. Проходя мимо здания городского почтамта, он заметил на тротуаре перед входом одного из постоянных спутников Володи Родневича, парня с утиным носом и острым кадыком на тощей шее, в широченных матросских брюках-юбках, болтающихся и хлюпающих на его худых ногах, как обвисшие паруса на мачте. Он качающейся походкой фланировал взад и вперед. Руки по локоть в карманах, нижняя челюсть сдвинута на сторону, поплевывает сквозь зубы — попробуй, зацепи! Слежка за почтовым служащим, который, как видно, им крайне необходим... Да, несомненно, дело развертывается широко. Латышев прав, нужно торопиться.

Вот что занимало Медведева, когда он шел на решающий экзамен по физике.

У большого крытого рынка он свернул на Торговую улицу, в конце которой за железной оградой, за деревьями виднелись колонны главного входа в институт.

Он опоздал. Пришлось упрашивать, чтобы приняли экзамен. Его послали за разрешением к профессору.

Профессор Пряслов больше всего был озабочен тем, как бы не опоздать домой к обеду. Он поминутно подносил к носу тяжелые золотые часы, щелкал крышкой и моргал подслеповатыми глазами.

— Э-э, уважаемый господин, ничего не могу, ничего... Экзамен окончен. Все явились вовремя. А вас, видимо, задержали более серьезные дела... Что ж, — он сладко улыбнулся и пощипал свою реденькую бородку, — что же, вот и занимайтесь своими другими делами. Вот так-с. — И засеменил к двери.

От этого язвительного обращения «господин», от сладкой улыбки и скрытой злобы, сквозившей в презрении к «другим делам», к самому Медведеву, ко всем вообще на свете Медведевым, он не сдержался, подскочил к двери и, загораживая выход, крикнул:

— Не выйдет! Слышите, профессор? Не выйдет! Я буду учиться и стану инженером. Имейте это в виду.

Пряслов опешил.

— Вы, конечно, коммунист!