— А почему так? — искренне поинтересовался Самарин.
— Нельзя... — Осипов помолчал. — Читатель, а значит, и издатель хотят, чтобы в этих книгах все было красиво и чтобы дух захватывало от невероятных приключений. А правда-то иная... Совсем иная... И не очень-то красивая. Но я читаю это для отдыха мозга, глупость, как известно, ума не тревожит. Не так ли?
— Да, пожалуй... — улыбнулся Самарин.
Разговаривая, Осипов все время делал маленькие глотки водки. Сейчас он снова подлил ее в стакан и оказал:
— Все-таки это ужасно, что вы не пьете. Нам было бы во сто раз интересней беседовать.
— А может, ужасно, что вы пьете? — назидательно произнес Самарин.
— Вы из клуба трезвенников? Не трудитесь, дорогой Раух. Вы же не знаете, что водка на меня не действует. Но должен огорчить вас — мои коллеги, то есть ваши немцы, тоже пьют... и еще как... — Он угрюмо помолчал. — А так у нас с вами разговор получается не на равных. И вам неинтересно, и мне.
— За то, что неинтересно вам, приношу извинения, — сухо проговорил Самарин. — Но по-моему, дело не в водке, а в том, что мы с вами из совершенно других миров, Что вам до моей коммерции, а мне — до дел ваших?
Осипов выпил и повел головой:
— Вы не правы, Раух. Мы же оба юристы. И я говорил вам, мне хочется иногда поговорить просто так, о жизни, о смерти, черт бы ее побрал. Может, о любви. Но в наше время говорить на эти темы трезвым нельзя. — Он уставился на Самарина светлыми немигающими глазами и продолжал с непонятной интонацией — не то шутя, не то всерьез: — И есть у меня к вам, Раух, еще один грандиозный интерес... Вот сидит передо мной аккуратненько одетый, по болезни штатский и меж тем образованный немчик, причем явно не очень испорченный сознанием величия своей нации. Победы германского оружия забросили его в чужой и, наверно, непонятный ему город, и одновременно негативная часть войны сделала его сиротой. Что же он думает сейчас, этот немчик, о происходящем вокруг?
— Вы обещали дать мне почитать книги, — напомнил Самарин.
— Ясно. Обиделись, Раух?
— Действительно, разговор не на равных неинтересен.
— Но во-первых, я еще не пьян. Во-вторых, ответьте, черт возьми, на издевку издевкой! Извините, наконец... и не уходите.
— Господин Осипов, мне разговаривать с вами трудно. Вы все время нападаете, обвиняете, подозреваете... Начинаешь чувствовать себя виноватым, только непонятно в чем. А ругаться с вами по вашему же методу — не в моем характере. — Самарин сказал это спокойно, с достоинством и потянулся к книгам.
— Подождите... Вы правы, это у меня есть, — покорно кивнул Осипов и, не поднимая головы, продолжал: — У нас в университете адвокатуру вел крупный ас этой профессии. Однажды он сказал, что, чем меньше он верит в дело, за которое взялся, тем агрессивнее ведет себя и выступает в суде.
Самарин удивленно смотрел на Осипова и молчал. В самом деле, как он должен был понять эту параллель? Признание, что он не верит в дело, за которое взялся? Мгновенное размышление — и Самарин делает лобовой ход, ухмыляется и говорит:
— У вас так получается, что вы не верите в свое дело.
— Да? — вяло удивился Осипов. И вдруг резко, подняв голову, спросил: — А вы в свое верите?
— Ну, у меня-то все попроще, — ответил Самарин миролюбиво, все-таки обрывать встречу было неразумно. — Вот перестали что-то мои соотечественники покупать у меня товар, и дело мое горит, и его не поправить никаким красноречием, тем более агрессивным.