— Умеешь стрелять? Уме-ешь…
Двадцать метров до забора.
Вперед — влево… Выстрел! Вперед — вправо… Выстрел. Последняя пуля слышно пропела рядом с виском.
Снова выстрел! В метре впереди маленьким взрывом взлетела земля.
— Умеешь стрелять?
Он поднял пистолет, держа его двумя руками, четырежды подряд нажал на курок, и там, где на фоне яркого солнца темнела круглая голова, по кромке забора разлеталась бетонная крошка.
На ходу достав обойму, Баскаков перезарядил пистолет.
До забора оставалось метров десять, пять, два и — вот он, забор.
Баскаков подпрыгнул, уцепился, перемахнул, падая, ощутил, как ожгло скулу, перекатился несколько раз, все время держа в поле зрения недалекую фигуру стрелявшего, не поднимаясь и не целясь, навскидку, выпустил пулю. Тот осел и привалился к забору.
Баскаков вскочил и глазами и дулом пистолета обвел пространство двора и пустые окна коттеджа. Никого.
Привалившийся к забору не шевелился, над его левой бровью темнело аккуратное пятнышко. Это застывал не Сомов, не Валёк, не тот, кто был сейчас ему нужен больше всех и всего на свете.
— Сомов! — яростно крикнул Баскаков. — Ты здесь, Сомов! Где? Выходи!
Крикнул от беспомощной злости, понимая, что тот мог и должен был уйти куда-то туда, в поля за строениями. Но Валёк вышел из-за ближнего угла, со стороны солнца, и виделся очень большим на ярком, слепящем фоне.
Они медленно пошли навстречу друг другу.
— Брось оружие! Конец. Бросай!
Баскаков не слышал выстрелов, просто понял, что тот стрелял дважды, и тогда выстрелил сам.
Валёк лежал, смежив веки, и оттого, что не оказалось на лице ледяных глаз, оно смотрелось очень юным и совсем неопасным. А рубашка на груди мокро темнела, набухшее пятно расплывалось все шире.
Кругом было пусто и тихо. Припекало уже изрядно, и над бетонной площадкой перед коттеджем дрожал нагретый воздух.
— М-мм… М-ма-ах… — Сомов застонал, дрогнули веки на посеревшем лице.
Баскаков всмотрелся в это лицо, потом разогнулся, переложил бумажник в брючный карман, сбросил куртку и вложил пистолет в кобуру.