Если б не мягкая пахота, было бы еще ничего. Если бы не ноющая боль в висках, было бы сносно совсем.
Голова Сомова свисала у правого плеча, одна нога перекинута через левую руку, другая болталась сзади.
Стена кукурузы постепенно приближалась, но оставшееся пространство давалось все труднее.
Баскаков упал на колени, медленно сбросил тяжелое тело и достал мятую пачку.
— Не донесешь… Все равно… кончусь… — прохрипел раненый.
— Лежи, лежи. Отдыхай. Потом еще тебя мент покатает.
— Дай… покурить.
— Перебьешься.
— Тогда… пристрели…
— Дерьмо ты, понял? Дерьмо!
Баскаков отшвырнул сигарету и начал взваливать на себя очень грузную ношу.
Сомов застонал и затих.
Сидя на водительском месте и опершись спиной о левую закрытую дверцу, Певцов через открытую правую глядел на стену несжатой кукурузы. Там что-то мелькнуло, зашевелились стебли, и нечто бесформенное выдвинулось на поле.
Баскаков брел спотыкаясь, сильно припадая то на одну, то на другую ногу, его шатало из стороны в сторону. Но он шел.
Певцов зажмурился, крепко потер лицо, и оно было очень счастливое, когда опять взглянул на поле.
Баскаков и его ноша приближались, хотя были еще далеко, на середине поля. Баскаков что-то кричал и даже взмахнул рукой. Певцов оглянулся. За недалеким гребнем на дороге показался столб пыли, через гребень перевалила машина и помчалась вниз, за ней вторая.
На белом халате врача проступали обширные пятна пота, и было видно, что под халатом до брючного ремня голое тело. Круглое лицо под белой шапочкой тоже взмокло, и на нем читалось выражение озабоченности.
— Ну, что? Как? — спросил Долгушин.
Он встал со скамьи в коридоре, а Баскаков, Баранов и двое сотрудников из местных остались сидеть.
— Ваш в полной норме. Отдохнет, полежит и вскоре выпишем. Думаю, даже можно транспортировать, если есть нужда… А другой был очень плох.