— Смотрите-ка, Семен Иванович, лучше за техникой, а в летных вопросах мы и сами как-нибудь разберемся!
Аргунов, правда, молчал, но упорно гнул свою линию. Он никогда не нарушал законов, расписанных в наставлении. Не нарушал и другим нарушить не позволял.
— У вас все? — взглянул он на Вострикова.
— А куда ты торопишься? — остановил его тот. — Сам же говорил — лететь нельзя. Так что посидим, обмозгуем этот вопрос, так сказать, с разных углов зрения…
Аргунов молчал.
— Ну так как же, Андрей Николаевич? Как насчет плана?.. Сорвем — по головке нас не погладят. Учти это…
— Ваше дело приказывать, — сухо сказал Аргунов, поднимаясь, — но я лично…
Востриков сдернул очки, улыбнулся:
— Зачем приказывать? Я думаю, летчики и так поймут. Народ сознательный.
— Вы все-таки настаиваете?
— Не кипятись, не кипятись. Иди лучше поговори с ребятами, а я сейчас…
Аргунов вернулся в летный зал.
Нещадно дымя сигаретами, так, что кондиционер едва успевал очищать воздух, летчики громко стучали по столу костяшками домино. Вокруг играющих толпились болельщики. Аргунов не любил это занятие, он присел в сторонке, раскрыл журнал. Федя Суматохин тотчас же уловил состояние друга, подошел, тронул его за плечо:
— Сыграем партийку в бильярд?
— Нет желания, — вздохнул Аргунов.
К ним подошел огромный медлительный Жора Волобуев.
— Полетать хочется, — мечтательно проговорил он.
— Чего-чего? — Суматохин удивленно уставился на него.
— Полетать, говорю.
— А я думал — севрюжины с хреном.