Глянул я на него и чуть не расхохотался. Но вовремя спохватился и переделал смех на кашель – довольно–таки натуральный. Дело в том, что самолюбивый Пека ни за что не простил бы мне не только смеха, но и улыбки над бедственным своим положением. Неделю бы дулся. С другой стороны – как же не смеяться, если был Пека в нижней своей части гол как сокол. Даже трусиков нет.
– Да, – говорю. – Вид хоть куда. Ну выкладывай, что ты там натворил, лишенец.
– Смеешься?
– Сам видишь: рыдаю.
Надулся как мышь на крупу.
– Ну и ладно.
Успокоил я его, как мог, расспрашивать, в чём виноват, не стал, пообещал исходатайствовать у отца отпущение грехов и пошел на кухню выяснить, за что подверг Комаров–старший своего отпрыска столь жестокому наказанию.
Пошел я на кухню в качестве посла и защитника, а вышел… Словом, едва удержался, чтобы не дать Пеке подзатыльника.
– Ты что натворил? – говорю, а у самого, чувствую, голос дрожит, а рука так и чешется закатить леща.
Понял Пека, что ему грозит, засопел.
– Я ничего, – ноет, – я помочь хотел.
– Помог, – говорю. – Век тебя помнить буду.
Забегая вперед, должен сознаться, что Пекина вина по справедливости должна быть поделена между нами троими – им самим, Комаровым–старшим и мною. Судите сами: может ли нормальный мальчишка удержаться от соблазна поиграть по–взаправдашнему в сыщика, если есть к тому подходящий повод?
Обычно, когда вели мы с Комаровым разговоры о делах, Пека замолкал и сидел где–нибудь в уголке тихо, словно его и нет в комнате. Поступал он так, как оказалось, неспроста. Получив в своё время от отца решительный отказ о «зачислении в сыщики», Пека взлелеял план, который ему самому показался гениальным. По этому плану он и его дружки–одноклассники организовали за Чеславом Михайловским самую настоящую слежку. Целых два дня торчали они в подъезде дома номер семьдесят шесть вместо того, чтобы сидеть на уроках. Но так как Михайловский ходил только в мастерскую (она помещалась через квартал), то наблюдать за ним было скучно, и Пека, чувствуя, что дружки постепенно начинают охладевать к новой игре, решил подогреть интерес. Утром по его инициативе они проникли на чердак и учинили там обыск. При этом самодеятельные детективы сорвали с дверей печать и выломали с мясом замок. В поте лица своего облазили они все закоулки, лопатками перекопали шлак и в итоге нашли маленький охотничий топорик.
Нужно ли говорить, что, притащив находку домой и похвастав перед родителем, Пека добился эффекта прямо противоположного тому, какого ожидал. Отобранные штаны были лишь звеном – и не основным – в той цепи кар, которые старший Комаров не замедлил обрушить на героя–сыщика. Семейный трибунал в лице Комарова–отца, при участии обвинителя (в том же лице) и полном отсутствии защиты постановил: лишить Пеку прогулок и гривенников на кино и вдобавок применить к нему физические меры воздействия.
…Оскорбленный Пека за ужином был молчалив и хмур, порцию свою не доел и отправился спать, не пожелав нам доброй ночи.
До утра я три раза просыпался в поту – всё представлялись мне какие–то черные кошки с человеческими усами, лошади, у которых вместо хвостов торчали топоры, секиры и алебарды, и тому подобная ерундистика.
Если верить сонникам, лошадь означает в одних случаях ложь, а в других – неприятность. Мой случай как раз относился к разряду «других». Прочтя мой подробный рапорт о происшествии, прокурор при мне собственноручно начертал приказ со строгим выговором и передал секретарше, чтобы та вывесила его на стенке в канцелярии.
При этом он даже не взглянул на топорик, а молча сгреб его в ящик со стола и кивком указал мне на дверь.
Хотел было я позвонить Комарову, набиться на сочувствие, но он опередил меня и позвонил сам.
ebooksa