Хорошо жила бабуся, аккуратно. Домик свой, садик при нём имеется с цветочками для продажи, поросенок кормится. Тихо у неё в садике, благодать. И цветы – гвоздики разные, ромашки, пионы махровые. Мать наша, Пека, такие против других сильно уважала. А при жизни, может, и имела всего два или три цветка. В цене ведь они. Вот когда хоронили её, товарищи складчину сделали и на могилу ей букет… Ты с рук у меня тянешься, голосишь и за цветы хватаешься. Дал я тебе один, ты и рад. Смеешься. То всё ревел, а тут – смеешься, и ничем тебя не остановить. А кончил смеяться и говоришь: пусти, к маме хочу. А матери–то нашей нет… Тебе три годика было. Помнишь? Очень ты смеялся…
– Не помню. Рассказывай.
– Ладно. Вошли мы к старушке в её квартиру. Обрисовали положение и давай полы–стенки стучать. До самой ночи лазили и в подвал, и на чердак, и в поросенкины хоромы. Родионов, вижу, злится; он у нас, знаешь, характеру горячего, обидчивый. Но виду не кажет. А сам старуху лаской уговаривает выдать наркотики и не тянуть из нас жилы. Один черт, ведь найдем… Но бабушка–то посерьезнее жулика одесского вышла. Кремень старуха. Крестится на иконы и молитвы читает, а на нас – ноль внимания. А молитва такая: прошу тебя, господи, за все мои страдания послать на моих обидчиков порчу и чуму, и чтобы в седьмом колене мучились они за мою сегодняшнюю обиду. Короче, честит нас по–всякому, а мы ей запретить не смей. Поскольку церковь у нас от государства отдельная. Хитрющая бабка и зловредная. И законы знает.
К ночи дошли мы до горницы. Пощупали подушки, перины четыре штуки – все пуховые, и в кадке с фикусом баночку вырыли. Кокаин. Но – мало. Чуть больше осьмушки. Не могёт, соображаем, чтобы это и был весь запас. Никак не могёт!
– Не может!
– Э–эх, вот ведь язык… Значит, может, а не могёт? Ладно, запомню. Ты исправляй.
– Да рассказывай же, пап… Как стенку ломали.
– Стенку? Стенку, верно, ломали. Обстукал её я и чую – пустота под обоями. Под сплошными обоями – пустота, значит. Родионов к бабусе: что у вас там? А бабуся сама потерялась, глазами морг да морг. И молитвы позабыла читать. Не знаю, говорит, сама впервые слышу, что там за обоями дыра.
Сняли мы обои. Глядим – фанерка. И её долой. И видим: не хватает в стенке кирпичей, а вместо них стоит себе банка карамели. Круглая, на три фунта.
– Ну?!
– Вот тебе, Пека, и ну. Снял я с неё крышку. Но неловко, повалил банку на пол. А след за ней аккурат и бабуся улеглась. Обеспамятела… А пол – горит весь! Жуть!.. Брильянты, один к одному, как горох… Совсем я потерялся. То ли старуху в самосознание возвращать, то ли камни собирать в банку. Ведь камень, он что – завалится в щель, не заметишь, а государству убыток на сто тысяч…
– На сколько?
– Ну, может, сто не сто, а десять. Да хотя бы на копейку. Не имею права. Такая моя задача: государству всё передать в лучшем виде в рабоче–крестьянский доход.
– А дальше?
– Хорошо, бабуся сама в себя пришла. Села на полу и как завоет! Страшно мне стало. Ты это, говорю, прекрати. Не надо выть. Что было, то сплыло… А она еще хужее. Материт себя и в крест, и в господа своего. А за что? Оказывается, за то, что жила и не знала про миллионы в банке. Не её они были, миллионы.
– А может, её?
– Нет! Точно проверили. Чужие были камушки. Налетчиков трех видных. Крупно нам знакомых по личностям. Квартировали они у старухи в двадцать втором году. На хазе её, значит, отсиживались до лучших времен. А так как умные были, то деньги наличные на камушки перевели. Смекнул?
– Смекнул.
– То–то… Собрали мы, значит, камни, записали их, и повез Родионов старуху в МУР. А меня оставил. Посмотри, говорит, ещё разок повнимательнее. И дворники остались, понятые они были… До утра я по комнате на корточках елозил. Ещё пять штук нашел. Три маленьких – в щели, один покрупнее, а один – больше ногтя – у дворника в кармане. Не стерпел, паразит, украл… Положил я главный камень в кабур, под пистолетное дуло, дворника арестовал, протокол составил и в МУР.
– А дальше?
ebooksa