Поединок. Выпуск 4

– Ариадной Леонтьевной!.. Вы посмели назвать её любовницей, вы своими грязными пальцами измарали всё – любовь, верность, душевную чистоту женщины. Я подам на вас жалобу.

– Ваше право, – говорю. – Но что–то я не улавливаю: Ариадна Ударная – ваша жена, а гражданка Зонтикова кто?

– Бывшая гражданка Зонтикова. Я с ней развелся.

– Когда?

– Позвольте… семнадцатого… нет, восемнадцатого февраля. За день до ухода. Официально. Через загс. Подал заявление, и меня развели. А если она этого не знает, то тут, простите, не я виноват, а скорее вы. Не вы лично, но вы как юрист. Вы же, юристы, сами составили закон, по которому брак прекращается в случае наличия заявления одного из супругов о невозможности продолжать семейную жизнь. Покажите мне – где в законе сказано, что я должен ставить свою бывшую жену в известность о намерениях или свершившемся факте? Нет такого пункта!

Увы, он был прав, этот инженер из «сочувствующих». По тогдашнему закону загс при наличии заявления обязан был расторгнуть брак – и точка. Впрочем, личные взаимоотношения инженера Зонтикова, Ариадны Ударной и бывшей Зонтиковой интереса для прокуратуры не представляли. Поэтому я, не тратя времени, выпроводил молодожена, искренне надеясь при этом, что и в ячейке, где он числится, поступят с ним аналогичным образом.

ГЛАВА 6

В кипе сообщений, доставленных почтой на моё имя, было одно, которым я, по существу, не занимался, поручив его проверку Комарову. Оно пришло в общем потоке и после сортировки попало в серую папку, выклянченную мною у секретарши специально для «сомнительных» писем. От прочих моих папок со стандартной надписью «Дело №…», не имевших створок и тесемок, серая выгодно отличалась их наличием и неправдоподобной своей величиной. Она была чуть не вдвое длиннее, шире и толще обычной, и секретарша ею крайне дорожила. Кроме того, вместо стандартного «Дело…» на верхней корке красовалось гордое: «Министерство двора. Личная Его Величества канцелярия» – по упраздненной орфографии, с ятем и прочими старорежимными аксессуарами. Каким порывом революционной бури забросило эту папку из дооктябрьского Зимнего дворца в наше учреждение, осуществлявшее диктатуру пролетариата, было загадкой. Секретарша хранила в ней сводки и диаграммы состояния преступности в районе.

Увидев меня впервые на докладе с этой папкой, прокурор хихикнул, осведомился, не состоял ли я до февраля членом «Союза Михаила–архангела», и заодно посоветовал впредь все бумаги, хранящиеся в папке, открывать словами «Его высокоблагородию господину прокурору», дабы не нарушать единства стиля.

– Смейтесь, – говорю. – Эту похабщину на обложке я, конечно, заклею; а вообще папочка мне нравится – вместительная и с тесемками.

– Ну раз с тесемками!

Однако он сразу перестал шутить, едва я вывалил на стол груду писем. Крякнул. И поскучнел.

– Изрядно, – говорит.

– Чего уж изряднее, – говорю.

– Все прочли?

– По нескольку раз.

Поделился я с прокурором всем, что сам знал, и жду – что посоветует. Добрую половину писем он сразу же в сторону отложил; на какой–то части разрисовал поля и текст синими карандашными черточками и птичками, а три – в том числе письмо Зонтикова и Васильевой – украсил автографом: «В архив».

– Что ж, – говорит. – Вот эти, с пометками, если не возражаете, оставлю себе, чтобы вас разгрузить; а эти передайте Комарову, пусть копает по своей линии. У вас с ним как, есть контакт?

– Есть, – говорю.

– Очень рад. В нашем деле без контакта с уголовным розыском – невозможно. Теорией сыщики наши, конечно, владеют слабовато, но зато практика у них… Возьмите того же Комарова. Ведь он в своей области – звезда. Постарайтесь профессиональные навыки у него перенять. Творчески, конечно.