– Отлично, – кивнул он.
Затем, подойдя к двум журналистам, сказал:
– Господа, коль скоро вы остаетесь в Ишиме, нам пришло время расстаться.
– Как, господин Корпанов? – удивился Альсид Жоливе. – Вы ни одного часа не проведете в Ишиме?
– Нет, сударь, я даже хочу покинуть станцию раньше, чем прибудет эта берлина, которую мы обскакали.
– Значит, вы боитесь, как бы тот вояжер не вздумал оспаривать у вас почтовых лошадей?
– Я более всего стремлюсь избегать любых осложнений.
– В таком случае, господин Корпанов, – сказал Альсид Жоливе, – нам остается лишь еще раз поблагодарить вас за услугу, которую вы нам оказали, а также за удовольствие, доставленное возможностью путешествовать в вашем обществе.
– К тому же не исключено, что мы в один прекрасный день еще встретимся в Омске, – прибавил Гарри Блаунт.
– Это действительно возможно, – ответил Михаил, – ведь я туда и направляюсь.
– Что ж, счастливого пути, господин Корпанов, – произнес тогда Альсид Жоливе. – И храни вас Боже от телег.
Оба журналиста протянули Строгову руку, предвкушая самое сердечное рукопожатие, когда снаружи послышался шум подъезжающего экипажа.
Почти тотчас дверь почтовой станции резко распахнулась. Вошел мужчина.
Это был пассажир берлины, субъект лет сорока с выправкой военного, рослый, мощный, широкоплечий, с волевым лицом. Его густые усы и рыжие бакенбарды сливались воедино, почти совсем закрывая нижнюю половину лица. На нем был мундир без знаков отличия. Кавалерийская сабля болталась у него на поясе, а в руке он держал хлыст с короткой рукояткой.
– Лошадей! – распорядился он властно, тоном человека, привыкшего отдавать приказания.
– У меня больше нет свободных лошадей, – ответил станционный смотритель с поклоном.
– Они нужны мне сейчас же.
– Это невозможно.
– А что же это за лошади, которых я видел у ворот? Их только что впрягли в тарантас!
– Они принадлежат вот этому проезжему, – отвечал станционный смотритель, указывая на Михаила Строгова.