– Видите ли, мой дорогой Блаунт, – сказал Альсид Жоливе, – мы явились слишком рано, подобно солидным буржуа, которые ничего не согласны упустить, коль скоро заплатили деньги! Все это пока – не более чем поднятие занавеса, а было бы элегантнее прийти только в начале балета.
– Какого балета? – не понял Гарри Блаунт.
– Обязательного, черт побери! Но сдается мне, что сейчас занавес поднимется и начнется представление.
Альсид Жоливе вел себя так, словно и впрямь находился в Опере: вынул из чехольчика лорнет и с видом знатока приготовился оценивать «главных исполнителей труппы Феофара».
Однако увеселения начались не сразу, им предшествовала мучительная церемония.
В самом деле, ведь триумф победителя не может быть полным без унижения побежденных. Вот почему на площадь вывели несколько сот пленных, подгоняя их солдатскими нагайками. Их было велено сначала прогнать перед Феофар-ханом и его союзниками, а затем вместе с прочими товарищами по несчастью препроводить в городскую тюрьму, набив ее до отказа.
В первых рядах этих узников находился Михаил Строгов. Согласно приказу Ивана Огарова он шел под особой охраной приставленного к нему отряда солдат. Его мать и Надя были там же.
Старая сибирячка, неизменно полная энергии, когда опасность грозила ее сыну, теперь была ужасающе бледна. Она готовилась кхудшему, предвидела какую-нибудь кошмарную сцену. Не зря Михаила Строгова вели к эмиру. Она потому и дрожала за него. Иван Огаров, получив при всем честном народе удар кнутом, который был занесен над ней, был не из тех, кто прощает, его месть будет беспощадна. Михаилу Строгову наверняка грозили чудовищные пытки во вкусе среднеазиатских варваров. Если Огаров остановил расправу, когда солдаты бросились на Михаила, он знал, что делает, приберегая своего врага для эмирского правосудия.
К тому же мать и сын ни единым словом не смогли перекинуться после той жуткой сцены в лагере под Зеледеевым. Их безжалостно разлучили. Это сделало их невзгоды еще горше, ведь каким утешением для обеих стала бы возможность вместе коротать дни плена! Марфе Строговой хотелось попросить у сына прощения за все зло, которое она невольно причинила, ведь она корила себя за то, что не сумела сдержать порыв своего материнского сердца! Если бы она лучше владела собой тогда, на почтовой станции в Омске, когда вдруг столкнулась с Мишей лицом к лицу, он продолжил бы свой путь, никем не узнанный! Скольких бед можно было избежать!
А Строгов со своей стороны думал о том, что если сюда привели его мать, если Ивану Огарову потребовалось ее присутствие, это наверняка затем, чтобы заставить ее страдать при виде его мучений или даже, чего доброго, ей, как и ему самому, уготована ужасная смерть!
Надя же ломала голову, как бы спасти их, найти способ прийти на помощь сыну и матери. Она не знала, что придумать, но смутно чувствовала, что сейчас, прежде всего, надо не привлекать к себе внимания, необходимо стушеваться, стать маленькой, незаметной, как мышь. Может быть, тогда ей удастся перегрызть прутья клетки, куда заточили льва. Только бы представился хоть какой-нибудь повод действовать! Она его не упустит, даже если придется пожертвовать собой ради сына Марфы Строговой.
Тем временем большую часть пленников уже провели перед эмиром, и каждый из них, проходя, должен был в знак покорности распростереться ниц, лицом в пыль. Их ждало рабство, это унижение было прелюдией к нему! Когда эти несчастные склонялись слишком медленно, грубые руки стражников с размаху швыряли их наземь.
Подобный спектакль вызвал у Альсида Жоливе и его спутника самое настоящее омерзение.
– Какая подлость! Уйдем! – пробормотал француз.
– Нет, – возразил Гарри Блаунт. – Мы должны увидеть все!
– Легко сказать – увидеть все… Ах! – внезапно вскрикнул Альсид Жоливе, хватая приятеля за руку.
– Что с вами? – удивился тот.
– Смотрите, Блаунт! Это она!
– Она?
– Сестра нашего попутчика! Одна, в плену! Надо ее спасти…