– О, не возвращайся туда никогда! – вскричала Фатиница, обвив руками мою шею. – Что тебе в этой злой стране? Весь мир к твоим услугам и, между прочим, этот бедный островок. Он, конечно, не стоит твоей Англии, но здесь тебя любят так, что ты нигде во всем свете не найдешь такой любви.
– Бог свидетель, моя Фатиница, – сказал я, взяв ее голову обеими руками и смотря на нее всей душой моей. – Бог свидетель, что я не об отечестве жалею. Отечество мое – тот уголок земли, где ты живешь, где ты говоришь мне, что меня любишь. Скала посреди океана и твоя любовь… мне бы ничего больше не надо… если бы отец и мать написали мне: «Благословляем тебя и твою невесту».
– Ну так что же ты им не напишешь? Скажи отцу моему то, что ты говорил мне, и он, верно, согласится подождать благословения, о котором ты просишь.
– Этого-то я и не хочу ему сказать, Фатиница. Послушай (я обнял ее обеими руками и прижал к сердцу), у нас в Англии, не только, как мы сейчас говорили, странные законы, но и ужасные предрассудки. Я последняя ветвь благородного и древнего рода…
Фатиница высвободилась из моих объятий и с гордостью посмотрела на меня.
– Верно, не древнее и не благороднее пашей, Джон? Разве ты не знаешь фамилии моего отца? Разве ты не заметил, что слуги говорят с ним как с князем? Разве ничего не значит происходить от спартанцев и называться Софианосом? Ступай в монобазийский собор, и ты увидишь доказательство нашего знатного происхождения под капитуляцией о сдаче города. Там командовал один из наших предков, и Монобазия три года держалась против всех усилий ваших западных войск. Если только это тебя останавливает, то напиши матери, что ты нашел ей дочь из фамилии, не хуже всех тех, предки которых прибыли в Англию с Вильгельмом-Завоевателем.
– Да, я это знаю, Фатиница, – отвечал я с живейшим беспокойством, потому что она не могла понять наших мнений, а я хорошо понимал ее гордость. – Но обстоятельства, несчастия, деспотизм сделали твоего отца …
– Пиратом, не правда ли? Как Маврокордато и Ботцариса клефтами? Придет время, Джон, когда свет устыдится, что называл их такими именами. Но теперь ты прав, дочь пирата или клефта должна быть смиренной и все выслушивать спокойно… Говори.
– О, моя милая! Если бы матушка могла видеть тебя только час, только минуту! О, тогда я был бы спокоен, тогда я бы не сомневался в ее согласии!.. Если бы я сам мог броситься к ногам ее, если бы я мог сказать ей, что жизнь моя зависит от тебя, что любовь твоя для меня все на свете, что я не могу жить без тебя… О да! Тогда бы я был совершенно уверен в ней. Но все это невозможно, я должен писать ей, и холодная бумага холодно передаст ей мою просьбу. Она не будет знать, что каждое слово в этом письме написано кровью моего сердца, и, может быть, мне откажет.
– А если она откажет, что же ты будешь делать? – холодно спросила Фатиница.
– Я сам поеду просить позволения, без которого не могу жить, я охотно подвергну жизнь свою опасности, потому что жизнь для меня ничего не значит в сравнении с моей любовью. Слышишь ли, Фатиница, я сам поеду, и это так же верно, как то, что ты ангел добродетели.
– А если она откажет?
– Тогда я вернусь к тебе, Фатиница, и тогда будет твоя очередь принести большую жертву, тогда будет твоя очередь покинуть твое семейство, как я покинул своих родных. Потом мы уедем в какой-нибудь безвестный уголок и станем жить, ты для меня, а я для тебя… и родными нашими будут одни эти звезды, которые померкнут прежде, чем я перестану любить тебя.
– И ты это сделаешь?
– Клянусь тебе честью, любовью, тобой! С этой минуты ты моя невеста!
– Жена твоя! – вскричала она, обвивая меня руками и прижимаясь устами к губам моим.
Глава XXX
Это были не пустые слова. Фатиница сделалась моей женой. С этого дня и до моего отъезда мы каждую ночь проводили вместе, каждую ночь блаженствовали; в ее ангельской душе не осталось ни малейшего сомнения, и она смотрела уже на нашу разлуку как на средство горестное, но необходимое для нашего соединения. И я достоин был такого доверия, она не напрасно полагалась на меня.
Но, несмотря на наше согласие, сердца наши время от времени трепетали неизъяснимым страхом. Воля наша была так сильна, как только может быть сильна человеческая воля, но между двумя людьми, которые разлучаются, сейчас является страшное божество – случай. Я тоже не мог не поддаться этому беспокойству, и оно отнимало у слов моих уверенность, которая необходима была для того, чтобы успокоить Фатиницу.
Мы условились, что мне делать. Я должен был ехать сначала в Смирну, где мне нужно было побывать по двум причинам: чтобы исполнить поручение, которое возложил на меня умирающий Апостоли, и чтобы узнать, нет ли писем на мое имя из Англии. Из Смирны, центра сообщений между Западом и Востоком, я должен был написать родителям и ждать ответа. Крейсерство Константина и Фортуната должно было продолжаться месяца два-три, а в это время я мог бы получить ответ из Англии. Они зашли бы в Смирну, и я вернулся бы с ними на остров Кеос. Я не хотел говорить им ничего заранее, чтобы они не противились нашим намерениям в случае отказа. Если бы я вернулся без них, то должен был обратиться к Стефане, которой Фатиница все рассказала.
ebooksa